— Она не звонила. Но вы всё-таки приехали к её дому, сидели
довольно долго в машине напротив подъезда и врали жене по телефону, что вы в
конторе и у вас совещание. Вы следили за Женей?
Зацепа вскинул глаза, впервые посмотрел на Соловьёва
открытым взглядом, но тут же сморщился, отвернулся, видно, голова у него всё
ещё болела.
— Я не следил. Я тосковал по ней. Я страшно тосковал. А её,
оказывается, уже не было. И вы приехали обыскивать квартиру. Нашли духи.
Вычислили меня. Вы хороший следователь. Господи, как больно. Простите.
Он зажал рот, поднялся с дивана, еле волоча ноги,
покачиваясь, добрёл до неприметной двери между двумя книжными шкафами. Щёлкнула
задвижка. Соловьёв услышал жуткие лающие звуки. То ли Зацепу рвало, то ли он
так рыдал. Дима выглянул в приёмную. Там было пусто. Секретарша сидела на
подоконнике у открытого окна и курила.
— Настя, у него есть свой врач? — спросил Соловьёв.
— Да, кажется. Только я не знаю телефона. Вы у него
спросите.
— Я уже спрашивал. Он отказывается.
— Надо позвонить Зое Федоровне, его жене.
— Да, пожалуйста. Иначе придётся вызывать «скорую».
— Погодите, а что вообще случилось? В чём дело? — спросила
Настя, уже взяв телефонную трубку.
— Плохо ему. Врач нужен обязательно.
— Нет, я не понимаю, а почему плохо? Вы его допрашиваете,
что ли? В связи с чем? По какому делу? — Секретарша разнервничалась всерьёз, в
голосе появилась лёгкая агрессия.
— Не допрашиваю. Мы просто беседуем.
Соловьёв вернулся в кабинет и закрыл дверь. Зацепа уже вышел
из туалета и сидел за большим столом. Лицо было влажным, дышал он ещё тяжелей.
Видно, держался из последних сил. Соловьёв не стал говорить о враче. Он видел,
времени осталось совсем мало. Зацепа в любой момент мог отключиться. Похоже, у
него было прединсультное состояние. Дима задал вопрос, который считал сейчас
самым важным.
— Николай Николаевич, откуда у вас фотографии?
— Подбросили.
— Вы обещали, что больше не будете лгать.
— Только не это, я не могу, он страшный человек, —
пробормотал Зацепа и стал медленно сползать вбок, переваливаться через
подлокотник. Соловьёв подхватил его, удержал, как мог, усадил в кресле.
Зацепа был без сознания. Лицо перекосилось. Левая рука
болталась, как плеть.
* * *
— Ну и при чём здесь я? — спросил Вазелин.
Антон смотрел на него во все глаза. Только что это чмо
спокойно выслушало известие об ужасной смерти Жени Качаловой, маленькой
девочки, которая была в него влюблена, и ничего, кроме вопроса «причём здесь
я?». Никаких эмоций. Каменное лицо.
— Вскрытие показало, что Женя была беременна. Семнадцать
недель. Мальчик. Ваш ребёнок, Валентин Фёдорович.
— Откуда вы знаете, что он мой?
— Допрыгался, идиот, — прошептала Наташа.
Она сидела, отвернувшись, глядя в окно. Губы её дрожали,
Антон не мог понять, то ли она усмехается, то ли сейчас заплачет.
— Да чей угодно! — процедил Вазелин сквозь зубы.
— Когда вы виделись с Женей? — спросил Антон.
— В воскресенье вечером. Мы были в клубе. Ушли рано. Она
сказала, что ей надо встретиться с её учителем. Около десяти я высадил её из
такси неподалёку от её дома, в сквере у казино. Все.
— С учителем? Кто он? Вы знаете его имя, фамилию?
— Конечно, нет. Она сказала, это её классный руководитель,
преподаёт у неё в школе русский и литературу.
— Она объяснила, зачем она встречается с ним так поздно?
— Она сама этого не знала. Он назначил ей встречу. Он ей
звонил. Я слышал, как она с ним разговаривала.
— Вы видели его?
— Нет. Такси остановилось довольно далеко, на
противоположной стороне улицы. Я видел, как она перебегала дорогу.
— В десять пятнадцать в воскресенье он был дома, — сказала
Наташа, — и больше никуда не выходил. Я могу это подтвердить официально, если
нужно.
— Кроме вас, кто ещё может это подтвердить? — спросил Антон.
— В течение вечера несколько человек в разное время говорили
с ним по домашнему телефону. В двенадцать пришла соседка, стала орать, что у
нас слишком громко играет музыка. Он полчаса, наверное, с ней ругался.
Слушайте, это что, допрос? Тогда где санкция, повестка, или как там у вас
положено по закону? И какого чёрта вообще вы устроили спектакль вчера в клубе,
потом тут, с интервью? — Наташа очень старалась не кричать, но голос срывался
на визг.
— Нет. Это не допрос, пока только беседа. Все ещё впереди.
— Я все уже сказал. Чего вы ещё от меня хотите?
После того, как Антон показал удостоверение, Вазелин сразу
перешёл на «вы». Антон сам не знал, чего ещё хочет от «солнца русской поэзии».
Было ясно, что Вазелин никакой не Молох, говорит правду. С
алиби у него все в порядке, ни одной улики против него нет. Доказать, что
ребёнок его, невозможно. Экспертиза установления родства является так
называемой экспертизой исключения. Существует только точное «нет». Точного «да»
никто не скажет. Но если бы и можно было сказать точное «да», что толку?
Валентин Куваев, популярный эстрадный певец, завёл роман с одной из своих
поклонниц, с маленькой девочкой, дочерью своего злейшего врага, популярного
эстрадного певца Валерия Качалова, чтобы насолить ему, чтобы раздуть жёлтый
скандал и в очередной раз пропиарить себя. Это называется подонство. Но за это
привлечь нельзя.
Почему-то даже самые отъявленные рецидивисты, уголовники, не
вызывали у лейтенанта такого отвращения, как этот гладкий сытый красавчик,
похожий на Шаляпина.
— Статья сто тридцать четвёртая, — сказал Антон, — половое
сношение с лицом, не достигшим четырнадцатилетнего возраста.
— Ей было пятнадцать, — ухмыльнулся Вазелин, — да и ничего
вы не докажете. Вы сами это понимаете, а беситесь потому, что я лично вам не
нравлюсь. Оно и понятно. В вас никогда не влюблялись пятнадцатилетние нимфетки,
не вешались вам на шею.
— Слушай, заткнись! — поморщилась Наташа. — Что ты порешь?
Вы его извините, лейтенант. Он привык выдрючиваться и все остановиться не
может. Опомнись, придурок. Девочку убили. Тебе что, совсем её не жалко?
Вазелин отбил пальцами дробь по столешнице, надул щеки и с
шумом выпустил воздух.
