— А тело?
— Мы с Каллахэном положили его лицом вниз в какой-то ящик,
который стоял в подвале — может, это в нем Барлоу прибыл сюда. И меньше часа
назад сбросили в Королевскую реку, заполнив камнями. Отвезли на машине
Стрейкера. Если кто и заметил ее у моста, подумают на него.
— Правильно. Где Каллахэн? И мальчик?
— Пошли к Марку домой. Придется все рассказать его родителям
— Барлоу угрожал им персонально.
— А они поверят?
— Если нет, Марк заставит отца позвонить вам.
Мэтт кивнул. Вид у него был очень усталый.
— Да, Бен, — сказал он. — Подите сюда. Сядьте на кровать.
Бен послушно подошел. Лицо было пустым, ошеломленным.
Он сел и аккуратно сложил руки на коленях. Вместо глаз —
выжженные сигаретой дыры.
— Вы безутешны, — сказал Мэтт. Он взял руку Бена в свои. Тот
не воспротивился. — Но это неважно. Время утешит. А она обрела покой.
— Он держит нас за кретинов, — глухо проговорил Бен. — Он
осмеял нас — всех по очереди. Джимми, дай письмо.
Джимми подал Мэтту конверт. Тот вытащил тяжелый листок и
внимательно прочел, держа бумагу у самого носа и едва заметно шевеля губами.
Опустив письмо, Мэтт сказал:
— Да, это он. Эго Барлоу даже крупнее, чем я представлял.
Просто в дрожь бросает.
— Он оставил ее для смеха, — глухо выговорил Бен. — А самого
давно и след простыл. Бороться с Барлоу все равно, что драться с ветром. Должно
быть, мы кажемся ему букашками. Таракашками, суетящимися ему на потеху.
Джимми открыл рот, чтобы что-то сказать, но Мэтт еле заметно
покачал головой:
— Вы далеки от истины, — сказал он. — Если бы Барлоу мог, он
забрал бы Сьюзан с собой. Он не отдал бы свою Нежить шутки ради — ведь их так
мало! Бен, отвлекитесь на минутку и задумайтесь: что вы ему сделали. Убили Стрейкера,
его товарища. И, по собственному признанию Барлоу, даже вынудили его принять
участие в этом убийстве из-за ненасытности аппетитов. В какой же ужас он должен
был придти, очнувшись от своего сна без видений и обнаружив, что безоружный
мальчишка разделался с таким страшным созданием!
Мэтт с некоторым трудом сел в постели. Бен повернул голову и
смотрел на учителя. В первый раз с тех пор, как вышедшие из дома Марстена
товарищи отыскали молодого человека на заднем дворе, он проявил какую-то
заинтересованность.
— Может, это не самая большая победа, — задумчиво проговорил
Мэтт. — Вы выгнали Барлоу из дома — из дома, который он сам избрал. Джимми
сказал, что отец Каллахэн простерилизовал подвал святой водой и запечатал двери
Святым причастием. Если Барлоу еще раз зайдет туда, он погибнет… и он это
понимает.
— Но он же удрал, — сказал Бен. — Какая разница?
— Удрал, — мягко повторил Мэтт. — А где он сегодня спал? В
багажнике машины? В подвале у одной из своих жертв? Может быть, в подвале
старой методистской церкви на Болотах, которая сгорела во время пожара
пятьдесят первого года? Где бы он ни спал, вы думаете, ему там понравилось? Или
он чувствовал себя в безопасности?
Бен молчал.
— Завтра вы начнете охоту, — сказал Мэтт, стиснув руку Бена.
— Не только на Барлоу — на всю мелкую рыбешку, а ее к завтрашнему утру окажется
ой как много. Их голод не утолить никогда. Они будут есть, пока не обожрутся.
Ночи принадлежат ему, но днем вы будете гнать и гнать Барлоу до тех пор, пока
он не перепугается и не унесет отсюда ноги, или пока вы не выволочете его на
солнечный свет, проткнутого колом и визжащего.
Эта речь заставила Бена вскинуть голову. Лицо оживилось от
пугающего воодушевления. Губы тронула слабая улыбка.
— Да, да, — прошептал он. — Только не завтра, а сегодня
ночью. Сейчас же…
Мэтт молниеносно вцепился Бену в плечо на удивление сильной
и жилистой рукой.
— Нет, не сегодня. Эту ночь мы проведем вместе: вы, я, отец
Каллахэн, Джимми и Марк с родителями. Теперь он знает… и боится. Только безумец
или святой посмел бы приблизиться к Барлоу, когда тот бодрствует в породившей
его ночи. А среди нас нет ни святых, ни сумасшедших. — Учитель закрыл глаза и
тихо проговорил: — По-моему, я начинаю понимать Барлоу. Лежу тут на больничной
койке и играю в Майкрофта Холмса — пытаюсь предугадать шаги нашего врага,
поставив себя на его место. Барлоу прожил много столетий. Это блестящий ум, но
он еще и эгоцентрик, как явствует из письма. Почему бы и нет? Его эго
разрасталось подобно жемчужине, слой за слоем, пока не стало громадным и
пагубным. Его переполняет гордыня, вот уж, вероятно, кто настоящий хвастун! И
жажда мести Барлоу должна быть всепоглощающей, вызывающей трепет, но не
исключено, что на ней можно сыграть. — Мэтт открыл глаза, мрачно поглядел на
обоих молодых людей и поднял крест. — Его это остановит. Но вдруг Барлоу
использует на манер Флойда Тиббитса еще кого-нибудь? Того крест может не
остановить. Думаю, сегодня ночью Барлоу попробует избавиться от некоторых из
нас… От некоторых или от всех.
Мэтт взглянул на Джимми.
— Я думаю, отослав Марка с отцом Каллахэном в дом родителей
Марка, вы рассудили неправильно. Можно было позвонить им отсюда и вызвать, не
вводя в курс дела. А теперь мы разделены и особенно я тревожусь за мальчика.
Джимми, лучше бы ты им позвонил… Позвони-ка сейчас.
— Ладно. — Джимми поднялся.
Мэтт посмотрел на Бена.
— Вы остаетесь с нами? Будете бороться на нашей стороне?
— Да, — хрипло ответил Бен. — Да.
Джимми вышел из комнаты, прошел по коридору к ординаторской
и отыскал в справочнике номер Питри. Быстро набрав его, он с болезненным ужасом
услышал в трубке вместо гудков звонящего телефона пронзительный вой вышедшей из
строя линии.
— Он до них добрался, — сказал Джимми.
Выражение лица молодого врача испугало старшую сестру,
поднявшую глаза на звук его голоса.
18
Генри Питри был образованным человеком. Он получил степень
бакалавра наук в Северо-западном университете, мастера — в Массачусетском техе
и доктора философии — на экономическом. Прекрасную должность преподавателя
младших курсов колледжа он оставил ради административного поста в страховой
компании «Благоразумный» — не только в надежде приработать, но и из
любопытства: Генри Питри хотелось посмотреть, подтвердит ли практика его
определенные экономические теории. Он надеялся, что к следующему лету сумеет
выдержать испытание на дипломированного бухгалтера, а еще через пару лет —
экзамен на адвоката. Сейчас целью Генри Питри было войти в восьмидесятые годы,
занимая высокий экономический пост в федеральном правительстве. Увлечение Марка
сверхъестественным шло не от Генри — отцовская логика была законченой и
цельной, а мир — механизированным до степени почти полного совершенства. Генри
— зарегистрированный демократ — на выборах семьдесят второго года голосовал за
Никсона не потому, что верил, будто тот честен (Питри не раз говорил жене, что
считает Ричарда Никсона неизобретательным плутом, в котором тонкости не больше,
чем в промышляющем у Вулворта воришке), а потому, что оппозиция состояла из
ненормальных строителей воздушных замков, которые привели бы страну к
экономической разрухе. На контркультуру шестидесятых Генри взирал со спокойной
терпимостью, рожденной из убеждения, что та рухнет, не причинив никакого вреда,
поскольку не имеет под собой финансовой основы. Любовь мистера Питри к жене и
сыну не была красивой (кто же станет воспевать стихами страсть человека,
скидывающего носки на глазах у жены), зато — прочной и непоколебимой. Генри был
человеком прямым, верил в себя, а еще — в естественные законы физики,
математики, экономики и (несколько меньше) социологии.
