– Ты еще любишь меня? – настаивала она, и вдруг поняла, что
страшно рискует, задавая такой вопрос, – ведь ответ может уничтожить ее, – но
она должна была спросить, должна.
– Конечно, – ответил он сразу, и немного тепла снова
появилось в его голосе, когда он это сказал, так что она поняла: это правда, но
тем не менее смутно чувствовала какую-то перемену в отношении к ней.
Она догадывалась, что это как-то связано с его странным
поведением, однако совершенно не представляла, насколько серьезно то, что
случилось. Она снова вспомнила рассказы Кэрен Окойн и тут же поспешила забыть
об этом. Это была чепуха, да к тому же он и не засовывал свой язык ей в рот.
Джесси вдруг услышала голос мамы, которая говорила громко и
сердито: «Разве не верно говорят, что скрипучее колесо всегда требует много
смазки?» Она почувствовала теплое мокрое пятно на трусиках. Оно прилипло к ее
телу в промежности. «Да, – подумала она. – Верно, скрипучее колесо требует
много смазки».
– Папочка…
Он поднял ладонь запрещающим жестом, который он всегда делал
за столом, когда ее мать или Мэдди (чаще мать) входили в раж. Джесси не могла
вспомнить ни одного случая, чтобы папа делал этот жест в ее сторону, и этот
факт усилил ощущение, что сейчас произошло нечто ужасно скверное и в результате
ужасной ошибки, которую она совершила (возможно, надев летнее платье?), должны
случиться важные, неизбежные перемены. Эта мысль породила чувство отчаяния.
– Джесси?
– Да, папа?
– То, что случилось, – начал Том, потом откашлялся и
повторил снова:
– Нам надо поговорить, дочка, о том, что случилось. Но не
сейчас. Иди в дом, прими душ и переоденься. Поспеши, и ты успеешь к концу
затмения.
Она потеряла всякий интерес к затмению, хотя не призналась
ему в этом. Она просто кивнула, пошла, потом обернулась:
– Папочка, все хорошо?
Он выглядел растерянным и смятенным.., и тут Джесси поняла,
что он чувствует себя так же плохо, как и она. Даже, может быть, еще хуже.
– Да, – сказал он неуверенно. – Но все же иди и приведи себя
в порядок.
– Да-да, сейчас.
Она изо всех сил попыталась улыбнуться, и это даже немного
получилось. Отец, помедлив, улыбнулся тоже. Это на миг принесло облегчение, и
на душе перестали скрести кошки. Но когда она поднялась в большую верхнюю
спальню, которую делила с Мэдди, кошки начали скрести снова. И самым худшим
было опасение, а вдруг он расскажет матери о том, что случилось. А что скажет
она?
Спальня была разделена одежной вешалкой, которая стояла
посередине. Они с Мэдди вешали сюда разное старье, а потом разрисовывали его
акварельными красками Уилла. Это развешивание и рисование очень их развлекало,
но теперь показалось глупой забавой, и вообще изломанная тень вешалки металась
по комнате, как чудовище. И даже терпкий запах сосновой смолы, который ей так
нравился, показался сегодня тяжелым и вязким, как освежитель воздуха, который
не может скрыть вонь.
«Это наша Джесси: скрипучее колесо. Она никогда не
согласится, не удостоверившись, что все так, как она хочет. Она не любит чужих
планов, но должна исполнить свой собственный».
Джесси пошла в ванную, пытаясь забыть голос матери и
понимая, что не сможет. Она включила свет, рывком сняла с себя платье и бросила
его в грязное, испытав облегчение. Расширившимися зрачками она смотрела на себя
в зеркало и видела лицо маленькой девочки со взрослой прической, причем теперь
из укладки выскочили пряди. И тело было телом девочки – худое и с узкими
бедрами – хотя, как в деревце, в нем совершалась какая-то невидимая работа. Оно
уже менялось, и что-то такое оно сейчас сотворило с ее отцом.
Ее внимание привлекло мокрое пятно на трусиках. Она сняла их
– хлопковые трусики фирмы «Сирс», когда-то зеленые, но теперь побледневшие до
сероватого, – и с любопытством и страхом посмотрела на них, растянув пальцами
резинку. Да, что-то было внизу, но это был не пот и не моча. На зубную пасту
это было тоже не похоже, никогда не видела она такой пасты. Скорее светлая
паста для мойки кафеля. Джесси опустила голову и понюхала. Слабый запах слегка
напоминал приморский лиман в жару, когда стоит тишина и пахнет солями. Однажды
она дала отцу стакан такой воды и спросила, может ли он определить запах. Он
покачал головой.
– Не-а, – усмехнулся он, – ничего не чувствую, но это не
значит, что его тут нет. Это значит просто, что я много курю, черт меня дери.
Минеральные соли, вот и все.
Минеральные соли, подумала она теперь, стоя перед зеркалом в
ванной, и вдохнула этот запах снова. Он нравился ей, хотя она не могла бы
объяснить, почему.
Затем заговорил более уверенный голос. В день затмения он
звучал, как голос ее матери (которая называла ее чушкой, когда та что-нибудь
ломала или забывала о своих обязанностях), но Джесси чувствовала, что это
просто ее собственный голос. И если он был слегка груб и излишне категоричен,
то объяснялось это тем, что ему было еще, конечно, рано появляться. Но он
появился – появился и теперь старался помочь ей собраться с мыслями. Она нашла
его уверенность успокоительной.
"Эта штука, чушка, – то самое, о чем говорила Синди
Лессард. – мужской огонь, понимаешь? Я думаю, ты должна быть благодарна, что
это очутилось на твоих трусиках, а не где-то в тебе, и не рассказывай себе
сказки насчет минеральных солей и прочей чепухи. Кэрен Окойн – идиотка, потому
что нельзя так глупо обманывать девочек.
А вот Синди Лессард видела эту штуку, а теперь и ты ее
видела тоже. Мужской огоны".
С внезапным отвращением – не к самому веществу, а к тому,
откуда оно явилось, – она швырнула трусики в грязное белье поверх платья. Затем
вдруг она представила мать, которая разбирает белье, прежде чем пойти стирать
его в нижней комнате, где она обычно проводила стирку, и вот она находит в
корзине эти трусики. Что она подумает?..
Ее отвращение обернулось чувством ужаса перед непоправимой ошибкой,
и Джесси стремительно схватила трусики из корзины. Снова этот слабый,
одурманивающий запах заполнил ее ноздри. Устрицы и медь, подумала она, и больше
ничего не успела подумать: она обернулась к унитазу, сжав трусики в руке, и ее
вытошнило. Она быстро спустила воду, чтобы не ударил в нос запах
полупереваренного бутерброда, закрыла крышку и вытерла рот. Страх, что ей
придется провести много времени перед этим устройством, прошел. Желудок,
видимо, успокоился. Только бы не встретить снова этот смешанный запах устриц и
меди…
Задержав дыхание, она пустила воду, быстро простирнула
трусики, выжала их и снова бросила в корзину. Потом глубоко вздохнула,
откидывая волосы назад двумя руками; если мама спросит, что это за пара мокрых
трусиков в корзине с грязным бельем…
