– О чем это ты? – спросил он холодно. Она не стала бы
отвечать, потому что знала: когда Джералд задавал подобные вопросы, они всегда
были риторическими. Содержание скрывалось в подтексте: «Ты расстраиваешь меня,
Джесси. Ты не играешь в нашу игру».
И все же она не стала себя сдерживать и предпочла ответить
на вопрос:
– Это означает, Джералд, что тебе зимой исполнится сорок
шесть, независимо от того, есть у тебя «порше» или нет, и что у тебя лишних
тридцать фунтов.
Да, это было жестоко, она могла бы этого не говорить, однако
в то мгновение, когда Джералд протянул ей сверкающую брошюру, она увидела
стеснительного розоволицего мальчика в плавках на бортике бассейна и дала ему
шлепок.
Джералд выхватил у нее брошюру и вышел молча. Вопрос о
«порше» больше не поднимался с тех пор, но она часто читала обиду в его
взгляде.
Теперь его обида стала еще более острой.
– Ты сказала, что это смешно и глупо. Именно так.
Неужели она это сказала? Видимо, да. Это ошибка. Вроде
неловкого шага – раз! – и поскользнулся на кожуре от банана. Но как сказать об
этом мужу, у которого, как у капризного ребенка, отвисла нижняя губа?
Она не стала оправдываться, отвела глаза.., и увидела нечто,
что ей уж и вовсе не понравилось. Обида тут была ни при чем. Похоже, дела
обстояли куда хуже…
– Джералд, я просто не…
– ..не хочешь этого, да? Черт, какая прямота, а? Я взял
отгул, значит, у нас целый день. А если прибавить ночь и утро, получается
совсем неплохо… – Он обдумал этот факт, а потом повторил:
– Ты сказала, что это смешно и глупо?
Она стала измученно оправдываться («Нет, нет, у меня просто
голова болит: у меня сейчас эти чертовы предменструальные колики; я все же
женщина, и у меня может резко меняться настроение! Сейчас, когда мы остались
одни в этом доме в глуши, ты пугаешь меня, ты такой жестокий и безжалостный, ты
крутой парень, ты…»), и эта ложь питала его эгоизм.
Внезапно ее новый внутренний голос заговорил громко, и
Джесси была поражена тем, что он звучал сейчас так же спокойно и решительно,
как никогда раньше.
И он казался ей удивительно знакомым.
– Ты прав, я действительно это сказала. То, что раньше
доставляло мне удовольствие, ты теперь делаешь иначе. Я думала, что мы немного
попрыгаем на кровати, а потом посидим в тишине на веранде: может, поразгадываем
кроссворд вечерком. Это разве оскорбление, Джералд? Ну, как ты думаешь?
– Но ты сказала…
Последние пять минут она только и делала, что просила, чтобы
он выпустил ее, освободил от этих проклятых наручников, но он не реагировал. И
ее терпение превратилось в ярость.
– Черт, Джералд, это перестало быть удовольствием в тот миг,
когда мы начали, и ты вовсе не был гигантом секса, понял ты!
– Твой ротик.., этот изящный саркастический ротик! Иногда я
устаю от…
– Джералд, когда тебе что-то взбредет в голову, ты
становиться упрямым, как осел, но в чем моя-то вина?
– Ты мне не нравиться, когда ты такая, Джесси. Нет, такая ты
мне совсем не нравишься!
«От неприятности к кошмару – вот как это называется, и самое
удивительное, как быстро это произошло». Внезапно она почувствовала ужасную
усталость, и в сознании вспыхнула строка из старой песни Пола Саймона: «Мне не
нужно ни йоты этой безумной любви».
«Верно, Пол. Ты чуток к движениям души».
– Не нравлюсь – я знаю, пусть не нравлюсь, но сейчас
проблема в этих наручниках, нравится тебе или нет, когда я говорю тебе, что я
не в настроении. Я хочу, чтобы ты снял эти наручники! Ты слышишь меня?
Она была уже в полуобмороке, но поняла – Джералд не слышал
Он все еще сидел на постели, отвернувшись от нее.
– Ты чертовски переменчива, Джесс. Я тебя люблю, Джесс, но
не люблю я твой язык. Никогда не любил эти твои словечки!
Он провел левой ладонью по своим пухлым губам и посмотрел на
Джесси печально – несчастный старина Джералд: совсем пропал с женой, которая
затащила его в этот дальний лес, а теперь не желает выполнять супружеские
обязанности. Бедняга Джералд, который совершенно не выказывает признаков желания
взять ключи от наручников со шкафчика около ванной.
Ее обуревали противоречивые чувства, нечто вроде гнева и
страха. Когда-то она уже испытала подобное. Когда ей было 12 лет, ее брат Уилл
подшутил над ней на дне рождения. Она всерьез испугалась, все их друзья это
видели, и они стали хохотать: «Ну, как смешно! О, здорово, синьора!» Но ей было
вовсе не здорово и не смешно.
Уилл хохотал больше всех, он просто согнулся пополам,
упершись ладонями в колени, а его волосы свесились к полу. Это было через год
после появления «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Уилл отрастил длинные волосы, из-за
которых он и не видел, как она разозлилась… Обычно Уилл очень чутко реагировал
на ее настроение и состояние. И он смеялся так долго, а ярость заполняла
Джесси, пока не овладела ею полностью, и она поняла: необходимо что-то сделать,
иначе просто взорвется. Поэтому она сжала свой маленький кулачок и ткнула им
прямо в лицо своему любимому брату, когда тот наконец поднял голову и посмотрел
на нее. От этого удара он отскочил и упал, как кегля, а потом по-настоящему
разревелся.
Позже она убеждала себя, что он плакал больше от
неожиданности, чем от боли, но и в свои двенадцать лет она понимала, что это не
совсем так. Она рассекла брату губы, ему было чертовски больно. За что? За то,
что он совершил глупость? Однако ему было только девять лет, а в этом возрасте
все мальчишки глупые. Нет, дело не в его глупости. Это был ее страх – страх,
что если она не сделает что-нибудь с этой мерзкой жабой стыда и гнева, то
взорвется. В тот день она открыла одну важную истину: в ней был запретный
колодец, и вода в этом колодце отравлена; когда Уилл задел ее – опустил ведро в
колодец, оно вернулось с грязью и ядом. Она в тот момент его ненавидела и
знала, что именно ненависть и нанесла удар. Именно этот взрыв ненависти напугал
ее. И даже теперь, через многие годы, она.., она все еще была зла на него за ту
проделку.
– Я не хочу обсуждать этот вопрос, Джералд. Просто возьми
ключи от этих паскудных штук и отомкни их!
И тут он сказал нечто, настолько потрясшее ее, что поначалу
она даже не поняла его слова:
– А что если я этого не сделаю?
Первое, что она заметила. – изменение тона. Обычно он
говорил ровным мягким голосом, как бы увещевавшим: «Все это я устроил, как все
здесь мило, не так ли?» Теперь это был какой-то низкий, мурлыкающий голос с
едва сдерживаемой злобой, голос, которого она не знала. Блеск снова зажегся в
его зрачках – тот самый горячий, искристый блеск, который зажег когда-то ее.
Она не могла разглядеть его хорошо, – глаза Джералда за стеклами очков в
толстой оправе были опущены, – но блеск был. Он точно был.
