А уж когда этот мёртвый зверёк — твоё собственное сердце, поражение очевидно. Будто взяли тебя на ручки, приласкали, рассмотрели — и отпустили брезгливо. Не хороша, не годишься, не понравилась (или подобрал бы, да негде держать).
Потом, когда первая боль утихает, может случиться подъём: если человек не совсем уж воинствующий неудачник, вероятен карьерный взлёт, достижение невиданных доселе высот духа или хотя бы удачный брак. Это потерянная душа пытается доказать себе свою ценность, подвывая на манер рыжей Муравьёвой — «всё равно счастливой стану, всё равно счастливой стану, даже если без тебя, бя-бя-бя». И доказывает, и становится. Сначала ищет новую звезду взамен утраченной, постепенно увлекается, и ей просто начинает нравиться жизнь — вообще, безотносительно к.
Ну а потом они снова встречаются. К примеру, он звонит или пишет. Как дела, как успехи? Ты по-прежнему? Молодец. А раньше ты… Ну-ну.
Это называется «светская беседа», но сколько бы лет ни прошло, стоит повесить трубку, как воспарившая было душа почему-то немедленно падает оземь. Потому что вдруг оказывается, что все её победы были во многом вопреки. И что ничего она ими не доказала. Карьера, высоты и брак — это другое, другое поле. А он возвращает на то, прежнее, где ты безнадёжно проиграла. И ты опять только нелюбимая им девочка. Воздвигнутый бастион оказывается всего лишь мемориалом над тем полуразложившимся зверьком, которого три — пять — восемь лет назад придушили двумя пальцами.
О, психолог бы сказал, что нужно избирать другую точку отсчёта, выстраивая систему координат вокруг себя, а не вписываясь в чужую. Ну или что там говорят психологи в таких случаях.
Но ты вешаешь трубку, ты садишься на пороге фальшивого замка, ты закрываешь глаза. Потому что сердце давно залито бетоном в фундаменте, но призрак бродит по дому в качестве любимого домашнего животного, и вот сейчас он дрожит. Любви давно нет, но поражение осталось.
По руке
«Не реви, дура, всё тебе будет. И цветы, и звонки, и замуж позовёт. Хотеть будет — очень, всё время. Руки будут дрожать, от одного твоего слова умрёт, оживёт и снова умрёт. Как захочешь, так и закрутишь, а он только — «лишь бы ты была счастлива». И ревновать, конечно, как зверь, мебель крушить. Тебя — нет, ну что ты, ни одним пальцем. Потом прощенья попросит. Подарки, а как же, всё, что пожелаешь, и ещё много, чего и не скажешь — сам. И путешествовать. Обязательно сделает, и мальчика, и девочку, как же без этого. Никогда не бросит. А если загуляет — вернётся, прибежит, куда денется. Как же тебя не любить? Да. Да.
Нет. И не думай! Не этот. Другой. А этот — не будет. Появится другой, и всё тебе будет. Полюбит. Ты? А ты его — как получится. А с этим — никогда и ничего. Говорят, ну да, говорят, они всегда обратно приползают — и всегда потом, когда уже не надо. Но ты не жди, запомни: с этим — никогда и ничего. А так, да, всё будет — и цветы, и замуж, чего реветь-то»
Не греши напрасно, иди домой
«Нет никакой магии, не существует. Или есть, но не работает. Или работает, но неправильно.
Вот садишься и начинаешь, делаешь, как учили. Кто, кто научил? Неважно, много было желающих, чуть меньше — умеющих, и один, кто наказал смотреть за людьми, как они правят странную тайную службу — вроде ни над чем, ни о чём, ни для кого. И ты, как они, не спеша, вытягиваешь длинную белую руку, тянешь её и тянешь, не секунду-другую, а день за днём. Змеится по улице, когда надо — поднимается над домами; иногда уходит в землю, перетекает в воду; когда прорастёт, а когда взлетит. Дотянется — и тронет. Чаще — висок. Потом затаится — ведь такие бывают, что и отрубить могут. Через положенное время вернётся — погладит глаза. А потом вдруг ткнёт в живот, без шуток, печень найдёт и двинет. После губ коснётся, будто поцелует. Серия ударов — быстрых, коротких, летучих.
Оставит в покое. А потом не скрываясь возьмёт за сердце и прижмёт.
Да много разного есть. Или словами, или предметами, или чем захочешь можно.
Одна беда: когда его, наконец, прихватит, так плохо станет, что лучше бы не родился, — даже и тогда он не подумает о тебе. «Хреново, скажет, помираю». Ляжет, в самом деле, и помрёт. Или выправится.
Но так о тебе и не подумает».
Грех празднословия
Как всякий живой, я не знаю, что там, в аду. Предполагаю только, что всё те же наши страхи и неудобства, усиленные до невыносимости, а здесь можно поймать слабую тамошнюю тень и умножить её на самую большую цифру, какая придёт в голову.
Например, те, кто бывают небрежны со словами, знают состояние: однажды размытые штампы вдруг обретают яркость, и бездумного пользователя охватывает тревога. Он понимает, что всё время лениво, как два апельсина, перебрасывал из ладони в ладонь магические формулы — во-первых. А во-вторых, именно сейчас, когда готов произнести их с полной осознанностью, они утратили силу.
«Я безумно тебя хочу»
«:)»
Из вечера в вечер смайлик является достаточным ответом, но однажды к вялой этой фразе в самом деле приливает кровь, да так, что тело корчится, пальцы скрючиваются, а сердце (при чём тут сердце? — а при том) медленно разрывается, открываясь безобразной и сладкой раной. И ты трясущимися руками выводишь эти огненные буквы и получаешь предсказуемое:
«Я безумно тебя хочу»
«:)»
Или так:
«Мне больно»
«Извини»
Мне больно слышать, что тебе не нравится мой супчик. Мне больно узнать, что мы тогда ошиблись.
Но когда-нибудь действительно становится больно, настолько, что сначала вспыхивает возмущение — разве можно живому человеку причинять такое. Хватаешь за плечи, поворачиваешь к себе — мне больно! посмотри на меня, мне больно! Невозможно дышать, в горле свистит — уродливые физиологические звуки, ничего романтичного. В груди жжение, в животе спазмы, в голове тоже какие-то микровзрывы — будто тебя в твою же смерть мордой ткнули и не дают закрыть глаза.
«Мне больно»
«Извини»
Это снова и снова происходит, медленно и страшно, как во сне, когда перебираешь тяжелыми ногами, но не можешь бежать, заносишь руку для удара, а она падает. Ты говоришь — а слова пустые, сыплются даже без стука, в вату. И думаешь: «Так в аду».
Лучшим на свете качеством мне кажется осознанность. Прекрасно, когда человек понимает, что с ним происходит; отдаёт себе отчет в причинах каждого своего поступка; переживает ощущения, как в последний раз. И знает, как называется то, что он делает. Я теряю голову от подобных людей, они великолепны. То есть, такие тоже могут быть и лгунами, и трусами, и кем угодно, — но они точно об этом знают.
Я к этому стремлюсь. Слишком часто в текстах проскальзывает фраза «и вдруг понимаешь», потому что для меня нет ярче переживания, чем внезапное осознание.
