* * *
Душа моя, ты мне приснился.
Мы оказались в какой-то жаркой стране, был у нас всего один день, и я уже знала, что разлюбила тебя.
Но я ждала столько лет, что глупо было не повидаться.
У тебя есть работа, связанная с водой и степью, и я пришла в твой дом, где деревянные стены и сизая полынь у порога.
Ты оказался молодым, как в тот год, когда я тебя любила. Мы обнялись и поняли оба, что никого ближе у нас нет.
Тебя ждала девушка, моложе и любимее, чем я, а меня – мужчина, старше и интереснее, чем ты (а звали его так же – Тим, но у нас с ним все было впереди). Они ждали нас, они – наше настоящее, а мы все не могли оторваться друг от друга, потому что только вместе не были одиноки.
Ты обещал... обещал – что? ведь незачем возвращаться ко мне, но ты все говорил: «Я сейчас уеду, но потом позвоню, через год, через полгода я...» И все это не имело никакого смысла. Счастье для нас – «в будущем году в Иерусалиме».
Мы были обречены, и выбор только за тем, носить ли тоску внутри или снаружи: по отдельности у каждого из нас интересная и насыщенная жизнь, но души наши, моя и твоя, оставались одинокими. Вместе же нас не ожидало ничего, кроме неодиночества. (Во снах возможно только «всегда» и «никогда».)
Поэтому я вышла из дома и опустилась без сил на бетонные ступени. Солнце садилось, передо мной текла река, и твоя работа была в том, чтобы лить в нее мутную воду из трубы. А я тебя не любила.
Ты вышел на крыльцо (хотя не должен был), взял меня за руку, и мы вместе прыгнули с берега. Я успела крикнуть: «Я плавать не умею!» – и сердце перевернулось от прохладной сине-зеленой воды.
Я проснулась, в груди пересыпались камни. Кот в ногах вздрогнул, поймал волну боли, исходящую от меня, и зашелся свистящим сердечным кашлем.
Ты был прав, приезжать не нужно.
[2]
* * *
Одна женщина рассказала мне о встрече с бывшей любовью. У них разные воспоминания – он помнит картинки, а она, допустим, запахи. Я не стану раскрывать чужие секреты, но у меня и самой такое случалось: десять лет прошло, а до сих пор помню одно дерево – спешила на свидание, было жарко, и вдруг вошла в тень, поднимаю голову, а надо мной липа, свет сквозь крону, и я вижу каждый – каждый – листочек и солнечные пятна между ветками. Лимоны помню, какие желтые были – горой на столе, – а за окном синица (уже поздняя осень была), и грудка у нее ровно того же оттенка. Ну и за нас обоих помню картинки, а он, мужчина, иногда говорит: «Ты мне тогда сказала... разговор у нас был...» А мне-то кажется, мы все больше молчали.
Так вот, я о том, что с тех пор таких лимонов и лип не было, но только недавно заподозрила почему. Потому что для любви мы ищем (ладно, я ищу), человека с другой системой восприятия. Вот я до предела вербализована, а он визуал. И когда у нас любовь, мир становится целым. Он слышит, что я говорю, а я все вижу. А потом, когда мы расстаемся, вроде как мне свет пригасили, а ему поговорить не с кем.
* * *
Снилось, что на нашем острове небезопасно, и папа сказал, что я должна взять наследника и уплыть с ним. Я плакала, а папа в расшитых джинсах убеждал меня, что скоро здесь все погибнет. И бабушка, которая, вообще говоря, давно умерла, обнимала меня и повторяла «надо». Мы сели в надувную лодку, сверху погрузили маленький детский велосипед и поплыли. На другом берегу жили темноволосые люди с белыми лицами, которые кривили большие рты, то ли насмешливо, то ли истерично. В небольшой комнате мы сидели на диванчике – наследник, я и черный котенок. Вечером я думала о любви, а приснился очередной «бездомный» сон. А думала я вот что: завидую женщинам, которые умеют «бороться за свою любовь». Я говорю о борьбе на всех уровнях: с собой, когда чутье подсказывает, что ничего, кроме стыда, из этой истории не выйдет. С обстоятельствами, которые все – против. С соперницей, на совершенно бытовом уровне «боев в грязи». И, собственно, с самим объектом чувств. В моей жизни существовал ровно один мужчина, за которого я намеревалась бороться, но он уехал за несколько морей, лишив меня всякой возможности для маневра. Мне было двадцать, но я очень хорошо помню это состояние предназначения: вот моя единственная любовь, и Бог сейчас смотрит прямо на меня. Я несла его на вытянутых руках – своего большого горячего мужчину, так что ноги его никогда не касались земли. Сейчас я вижу, что картинка совершенно комическая: полтора метра выступают с одухотворенным лицом, а на ручках, комфортно покуривая косяк, едет длинный парень в бандане. У него оказалось достаточно вкуса, чтобы немедленно соскочить, поцеловать меня в чистый лоб и исчезнуть, а я еще долго шествовала с пустыми руками, и ноша моя не становилась легче. И сейчас, когда я вижу какую-нибудь девушку, которая с видом мессии несет своего лживого веселого парня, отпихивая ногами женщин, плюя на явное пренебрежение с его стороны, умудряясь как-то зарабатывать деньги, противостоять всему миру, да еще убеждать себя, что все правильно, – я понимаю: ее ведет не глупость или отсутствие гордости, а жесткая уверенность в неизбежном. Такие если приостанавливаются, то лишь чтобы родить – а потом идут дальше.
Я предполагаю, что за свою любовь «борются», как за место под солнцем, как за еду, воду и воздух, – на уровне физиологии. Вот оно, МОЕ, мне Бог его назначил при рождении, и я без него умру. (Может, оттого мне приснилось, что я обязана уплыть с каким-то гипотетическим «наследником»?) Приятие этого факта укрепляет решимость и освобождает от рефлексии любого рода. Не знаю, что должно произойти с женщиной, чтобы изменить ее отношение к любви. Вернее, знаю, и совершенно точно, но путь этот сопряжен с человеческими жертвами, поэтому как метод не годится. Скажем так, с ней произошло «что-то». И, пережив «что-то», она обнаруживает источник любви в себе, а не в каком-либо другом человеческом существе. И ее, как хомячка, рвет на части осознание свободы, одиночества и собственной окончательной смертности. Некому служить – не потому, что господин умер, а потому, что его никогда не существовало. У нее нет ничего ценного – откуда у ронина дорогой меч? – кроме одного-единственного знания, которым нельзя поделиться. Бесприютность становится «главным запахом этой весны» – сквозь горелые прошлогодние листья, сквозь сны о большой воде, сквозь попытки остаться на острове среди своих, – прорывается, затопляет, и ты просыпаешься в слезах. Потому что дома нет и не будет, а мальчик и черный котенок всегда с тобой, хотя велосипед потерялся.
* * *
М. идет мне навстречу и вертит по сторонам головой. У нее счастливый вид и букетик цветов (на самом деле никакого букетика у нее нет, но вид такой, как будто есть).
