— Пожалуйста, — просит он с самыми умиротворяющими
интонациями, на какие только способен. — Пожалуйста, папа.
На мгновение Скотт уверен: отец, преследуемый бегущей по
стенам тройной тенью, сейчас подскочит к тому месту, где стоит его единственный
выживший сын, и врежет ему тыльной стороной ладони так, что мало не покажется, возможно,
он рухнет на тело мёртвого старшего брата. Скотт хорошо знаком с этим ударом, и
даже мысль о нём заставляет сжиматься в комок, но сейчас он стоит между
раздвинутых ног Пола и смотрит отцу в глаза. Это трудно, но он смотрит. Потому
что оба пережили весь этот ужас и теперь должны сохранить всё в тайне:
«Ш-ш-ш-ш-ш». Поэтому он имеет право на такую просьбу и имеет право смотреть
отцу в глаза, ожидая ответа.
Отец не подскакивает к нему. Вместо этого набирает полную
грудь воздуха, выдыхает и отворачивается.
— Полагаю, в следующий раз ты скажешь мне, когда мыть пол и
чистить туалет, — бурчит он. — Времени у тебя, Скут, пока я не досчитаю до
тридцати…
21
— «Времени у тебя, пока я досчитаю до тридцати, а потом я
поворачиваюсь», — рассказывает Скотт Лизи. — Я уверен, именно так он закончил
фразу, да только конца я не услышал, потому что к тому времени исчез с лица
этой земли. Пол тоже, выскользнув из цепей. Я взял его с собой с лёгкостью.
Пожалуй, с мёртвым было даже проще, чем с живым. Я готов спорить, до тридцати
отец не досчитал. Чёрт, я уверен, он даже не начал считать, услышав, как
лязгнули цепи, а может, почувствовав движение воздуха, который устремился в тот
объём, который занимали мы с Полом. И, повернувшись, увидел, что в подвале он в
полном одиночестве. — Скотт расслабился, прижимаясь к ней; пот на лице, руках,
теле высыхал. Он всё рассказал, освободился от самого худшего, выговорился.
— Этот звук, — говорит она. — Я задумывалась над этим,
знаешь ли. Был ли какой-то странный звук под ивой, когда мы… ты знаешь…
вернулись.
— Когда мы бумкнули.
— Да, когда мы… это.
— Когда мы бумкнули, Лизи. Так и скажи.
— Когда мы бумкнули. — Гадая, а может, она рехнулась. Гадая,
а может, он чокнутый, и это заразно.
Теперь он закуривает очередную сигарету, и на лице,
освещённом огоньком спички, отражается неподдельное любопытство.
— Что ты видела, Лизи? Ты помнишь? В её голосе слышится
сомнение:
— Много пурпурного, уходящего вниз по склону холма… и я
чувствовала тень, словно у нас за спиной росли деревья, но всё произошло так
быстро… не дольше секунды или двух…
Он смеётся и обнимает её одной рукой.
— Ты говоришь о Холме нежного сердца.
— Нежного…
— Так его назвал Пол. Вокруг этих деревьев почва мягкая,
плодородная, слой толстый. Не думаю, что там когда-нибудь бывает зима… и вот
где я и похоронил его. Вот где я похоронил моего брата. — Он смотрит на неё
очень серьёзно и добавляет: — Хочешь пойти посмотреть, Лизи?
22
Лизи заснула на полу кабинета, несмотря на боль… Нет. Она не
могла заснуть, потому что не могла спать с такой болью. Не получив медицинской
помощи. Так что с ней было? Загипнотнзироваласъ.
Лизи проанализировала это слово и решила, что подходит оно
идеально. Она соскользнула в какое-то двойное (может, даже тройное)
воспоминание. Полное воспоминание. Но в какой-то момент её воспоминания о
холодной спальне для гостей, где она нашла впавшего в кататоническое состояние
мужа, и о той ночи, когда они вдвоём лежали на скрипучей кровати на втором
этаже отеля «Оленьи рога» (воспоминания, датированные семнадцатью годами ранее,
но даже более отчётливые), оборвались. «Ты хочешь пойти посмотреть, Лизи?» —
спросил он её (да, да), но произошедшее после утонуло в ярком пурпурном свете,
спряталось за этим занавесом, а когда она потянулась к нему, властные голоса из
детства (доброго мамика, папани, всех старших сестёр) загомонили в тревоге:
«Нет, Лизи! Ты и так зашла слишком далеко, Лизи! Остановись, Лизи!»
У неё перехватило дыхание (так же перехватывало, когда она
лежала в постели со своим возлюбленным?).
Её глаза открылись (они были широко открыты, когда он обнял
её, в этом Лизи ни капли не сомневалась).
Яркий свет июньского утра (июньского утра двадцать первого
века) сменил сверкающий пурпур миллиарда люпинов. Вместе с июньским светом
вернулась и боль в изрезанной груди. Но, прежде чем Лизи успела отреагировать
на свет или на панические голоса, запрещающие ей идти дальше, кто-то позвал её
из амбара, снизу, так сильно напугав, что она едва удержалась от крика. Если бы
голос произнёс: «Миссас», — она бы точно закричала.
— Миссис Лэндон? — Короткая пауза. — Вы наверху?
В голосе не было ни малейшей примеси южного выговора,
вопросы, безусловно, задавал янки, и Лизи поняла, кто пожаловал к ней в гости:
помощник шерифа Олстон. Он обещал, что будет периодически заглядывать к ней, и
сдержал обещание. Это был её шанс крикнуть: да, она здесь, наверху, лежит на
полу вся в крови, потому что Чёрный принц инкунков изувечил её, Олстон должен
отвезти её в больницу, под сиреной и с мигалками, потому что на грудь нужно
наложить швы, множество швов, и ей нужна защита, нужна круглосуточная…
Нет, Лизи.
Собственный разум (никаких сомнений) послал ей эту мысль,
сверкнувшую как молния на чёрном небе (ну… почти никаких), но озвучил её голос
Скотта. Словно имел на то право.
И она подчинилась, потому что ответила:
— Да, я здесь, помощник шерифа! — и ни слова больше.
— Всё супер? В смысле, в порядке?
— Супер, — ответила она и удивилась себе, учитывая, что
блузка напиталась кровью, а левая грудь пульсировала болью, как… ну, найти
точное сравнение не представлялось возможным. Просто пульсировала.
Внизу (по прикидкам Лизи, у подножия лестницы) помощник
шерифа Олстон рассмеялся.
— Я заглянул к вам по пути в Кэш-Корнерс. Там вроде бы пожар
в доме. Подозревается поджог. Так что два или три часа вы будете одна.
— Хорошо.
— Сотовый телефон при вас?
Мобильник был при ней, и она сожалела, что не говорит сейчас
по нему. Боялась, что потеряет сознание, если ей и дальше придётся ему кричать.
— Так точно! — крикнула она.
— Да? — В голосе слышалось сомнение. Господи, а если он
поднимется и увидит её? По голосу чувствовалось, что желание подняться в
рабочие апартаменты Скотта у него есть. Но когда помощник шерифа Олстон
заговорил вновь, голос уже удалялся от лестницы. Она едва могла поверить, что
рада этому, но да, обрадовалась. Теперь, когда процесс начался, ей хотелось
довести его до конца.
