— Нет, благодарю, но можно мне воспользоваться туалетом, пока
мы не уехали?
— Разумеется. Через гостиную, первая дверь направо. Кори
вышла. Рассеянно (почти что рассеянно) Лизи задвинула стакан девушки за кувшин
с ледяным чаем, изготовленный из непрозрачного коричневого пластика.
— Налить вам чаю, Майк?
— Нет, благодарю, — ответил он. — Как я понимаю, вы уберёте
оттуда и ковёр.
Лизи смущённо рассмеялась.
— Да. Он очень грязный, не так ли? Пятна остались после
экспериментов Скотта с морилкой. Это была беда. — И подумала: «Извини,
дорогой».
— Немного напоминают засохшую кровь. — И Майк допил чай.
Солнце, горячее и подёрнутое дымкой, плыло по поверхности его стакана, и на
мгновение Лизи вроде бы увидела таращащийся на неё глаз. А когда Майк поставил
стакан, она едва подавила желание схватить его и переставить за пластиковый
графин, рядом со вторым.
— Все так говорят, — согласилась она.
— После самого жуткого в истории человечества пореза при
бритье, — добавил Майк и рассмеялся. Лизи присоединилась к нему. И подумала,
что её смех звучал почти так же естественно. Она не смотрела на его стакан. Не
думала о длинном мальчике, который теперь стал её длинным мальчиком. Вообще не
думала, чтобы не думать о длинном мальчике.
— Точно больше не хотите чая? — спросила она.
— Лучше воздержаться, я же за рулём. — И Майк снова
рассмеялся.
Вернулась Кори, и Лизи подумала, что Майк тоже попросит
разрешения воспользоваться туалетом, но он не попросил (у парней и почки
больших размеров, и мочевые пузыри, и ещё кое-что, как утверждал Скотт), чему
Лизи впоследствии лишь порадовалась: благодаря этому только девушка как-то
странно взглянула на неё, когда они уезжали с разобранной книго-змеёй в
грузовом отсеке микроавтобуса. Да, она, конечно, рассказала Майку, что видела в
гостиной и нашла в ванной, рассказала по ходу долгой поездки в кампус университет
Мэна в Ороно, но Лизи этого не услышала. И взгляд девушки, если уж на то пошло,
не был таким уж плохим, поскольку Лизи тогда не знала, что он означает, хотя
девушка и похлопала себя по голове, над ухом, может, подумав, что волосы
растрепались, или стоят дыбом, или ещё о чём-то. Позже (уже поставив в
посудомоечную машину стаканы из-под чая, даже не взглянув на них), Лизи сама
пошла в ванну, по той же причине, что и девушка, и увидела полотенце, которое
закрывало зеркало. Она помнила, что занавесила зеркало на шкафчике с
лекарствами в ванной наверху, очень хорошо помнила, как занавесила то зеркало,
но когда она проделала то же самое с этим? Лизи не знала.
Она вернулась в гостиную и увидела, что зеркало над каминной
доской тоже занавешено — простынёй. Ей следовало заметить это по пути в ванную,
как наверняка заметила Кори: слишком уж бросалось в глаза долбаное занавешенное
зеркало, но, по правде говоря, в эти дни маленькая Лизи Лэндон не уделяла много
времени лицезрению своих отражений.
Лизи прошлась по первому этажу и обнаружила, что все
зеркала, за исключением двух, занавешены простынями или полотенцами, а одно
снято и повёрнуто лицевой поверхностью к стене. Два оставшихся зеркала она тоже
прикрыла, чтобы уж не останавливаться на полпути. Разобравшись с ними, Лизи
задалась вопросом, а что, собственно, подумала юная библиотекарша в модной
розовой бейсболке «Ред сокс»? Что жена знаменитого писателя еврейка, скорбит об
усопшем согласно еврейским обычаям и по-прежнему в трауре? Или решила, что Курт
Воннегут прав, и зеркала — не отражательные поверхности, а глазки, амбразуры в
другое измерение? И действительно, разве так она, Лизи, и думала?
«Не амбразуры — окна. И должно ли меня волновать, что именно
думает какая-то библиотекарша из У-Мэна?»
Ох, наверное, нет. Но в жизни так много отражающих
поверхностей, не так ли? Зеркала — не единственные. Утром главное — не смотреть
на стаканы для сока, на закате — не всматриваться в стаканы для вина. И ведь
как это просто, сидя за рулём автомобиля, ненароком поймать своё отражение в
стёклах приборного щитка, А долгими ночами разум чего-то… иного… может обратить
внимание на человека, если человек этот не примет мер для того, чтобы внимания
на него, точнее, на неё, не обращали. И что для этого нужно сделать? Как можно не
думать об этом ином? Цитируя ушедшего от нас Скотта Лэндона, мозг — драчливый
бунтарь в шотландской юбке. Он мог… ну, зажечь огонь и сэкономить тебе спички,
чего уж скрывать? Он мог повести себя так, будто в него ударила дурная кровь.
Но было и ещё кое-что. Куда более пугающее. Может, даже если
эта тварь и не пришла к тебе, ты сама ничего не смогла бы с собой поделать и
пошла бы к пей. Потому что, если ты однажды растянула эти долбаные сухожилия…
если однажды твоя жизнь в реальном мире начала напоминать шатающийся зуб в
больной десне…
Она могла спускаться по лестнице со второго этажа на первый,
или садиться в автомобиль, или читать книгу, или открывать журнал с
кроссвордами, или находиться на пороге чиха, или (mein gott, любимая, mein
gott, маленькая Ли-изи…) на грани оргазма — и думать при этом; «О чёрт, я не
иду к… я ухожу, переношусь». Мир начал бы расплываться, и у неё возникло бы
ощущение другого мира, который может вот-вот родиться, мира, где сладость
сворачивается и превращается в яд с наступлением темноты. Мира, который всего
лишь в шаге в сторону, до которого буквально рукой подать. В мгновение ока она
почувствует, как Касл-Вью исчезает со всех сторон, и превратится в Лизи на
натянутой струне, Лизи, шагающую по лезвию ножа. А потм она снова вернётся,
реальная (среднего возраста и излишне худая) женщина в реальном мире,
спускающаяся по лестнице, захлопывающая дверцу автомобиля, регулирующая
температуру горячей воды, переворачивающая страницу книги, заполняющая в
кроссворде строчку восемь по горизонтали: подарок, как его называли в прошлом,
слово из четырёх букв, первая — «В», последняя — «N».
9
Через два дня после того, как разобранная книгозмея отбыла
на север, в тот самый день, который портлендское отделение Национальной
метеорологической службы объявило самым жарким днём года в Мэне и Нью-Хэмпшире,
Лизи поднялась в пустые рабочие апартаменты Скотта с бумбок-сом
[124]
и
компакт-диском «Лучшие песни Хэнка Уильямса». Послушать CD наверху проблемы не
составляло, как не составило проблемы включение вентиляторов в тот день, когда
сюда приехали Любимцы Патриджа: как выяснилось, Дули всего лишь открыл
электрический щиток внизу и, переместив рычажки сверху вниз, отключил три
предохранителя-автомата, которые контролировали подачу электроэнергии в рабочие
апартаменты.
Лизи, конечно же, не знала, до какой температуры нагрелся
воздух в рабочих апартаментах, но не сомневалась, что число трёхзначное
[125]
,
Она почувствовала, как блузка начинает прилипать к телу, а лицо покрывается
потом, едва ступила на верхнюю ступеньку лестницы. Где-то она читала, что
женщины не потеют, они пылают, и какая же это была чушь. Если бы Лизи
задержалась наверху надолго, то скорее всего лишилась бы чувств от теплового
удара, но надолго она задерживаться не собиралась. По радио она иногда слышала
песню в стиле кантри «Долго так жить нельзя». Она не знала, кто написал эту
песню и кто пел (не старина Хэнк), но могла подписаться под названием. Не могла
она провести остаток жизни, боясь собственного отражения или того, что она
могла увидеть позади собственного отражения), и она не могла жить, боясь, что в
любой момент может потерять связь с реальностью и оказаться в Мальчишечьей
луне.
