— Я вас предста-ахвлю, — сказал мужчина, о котором в
последующие годы Лизи думала исключительно как о трусе. А пока они шли к
выжженному солнцем участку земли, отведённому под новую библиотеку, фотограф,
которому доверили запечатлеть этот момент для истории, бегал взад-вперёд,
снимал и снимал, не зная отдыха. Впереди Лизи увидела прямоугольник свежей
земли пять на девять футов, привезённой, как она предположила, этим утром. Но
никто не подумал накрыть её брезентом, так что земля начала уже подсыхать, как
бы покрываясь сероватым налётом.
— Кто-то должен это сделать, — согласился Скотт. Говорил
весело, но Дэшмайл нахмурился, словно уязвлённый незаслуженной насмешкой.
Затем, вздохнув, продолжил:
— За предста-ахвлением последуют аплодисменты…
— Как день следует за ночью, — пробормотал Скотт.
— …а потом вы ска-ахжете слово или два, — закончил Дэшмайл.
За участком выжженной земли, ожидающим, когда же на нём появится библиотека,
блестела под солнечными лучами только что заасфальтированная автостоянка с
новенькой жёлтой разметкой. Лизи видела, как на её дальней стороне плещется
несуществующая вода.
— С удовольствием, — ответил Скотт.
Его добродушная реакция, похоже, тревожила Дэшмайла.
— Надеюсь, вы не за-аххотите сказать слишком уж много, —
вырвалось у него, когда они подходили к прямоугольнику рыхлой привезённой
земли. Перед ним никого не было, но за прямоугольником собралась большая толпа,
последние ряды стояли чуть ли не на асфальте автостоянки. А ещё большая толпа
сопровождала Дэшмайла и Лэндонов от Инман-Холла. Скоро этим толпам предстояло
слиться, и Лизи (обычно толпы вызывали у неё не больше отрицательных эмоций,
чем болтанка на высоте двадцати тысяч футов) это совершенно не нравилось. В
голову пришла мысль, что так много людей, собравшихся вместе в столь жаркий
день, могут высосать из воздуха весь кислород. Глупая идея, но…
— Сегодня очень уж жарко, даже для На-ахшвилла в августе, не
так ли, Тонех?
Тони Эддингтон согласно кивнул, но промолчал. Собственно,
многословием он и не отличался, сказал только, что не знающий устали фотограф —
Стефан Куинсленд из «Нашвилл америкэн», окончивший У-Тенн, Нашвилл, в 1985
году. «Надеюсь, вы облегчите ему работу, если сможете», — обратился Тони
Эддингтон к Скотту, когда они выходили из Инман-Холла.
— Когда вы закончите свою речь, — продолжил Дэшмайл, — опять
будут а-ахплодисменты. А потом, мистах Лэндон…
— Скотт.
Дэшмайл улыбнулся одними губами, и то на мгновение.
— А потом, Скотт, вы подойдёте туда и отбросите первую,
самую ва-ахжную лопату земли.
— Звучит неплохо, — ответил Скотт и больше ничего сказать не
успел, потому что они прибыли к цели.
5
Возможно, сказался разбитый стакан (ощущение, что он —
знамение), но Лизи прямоугольник привезённой земли очень уж напомнил могилу:
размером XL, для великана. Две толпы слились в одну, образовав в середине
жаркую, безвоздушную духовку. Сотрудники службы безопасности кампуса стояли по
углам квадрата, огороженного бархатными канатами, под один из которых нырнули
Дэшмайл, Скотт и «Тонех» Эддингтон. Куинсленд, фотограф, продолжает свой
бесконечный танец, практически не отрывая фотоаппарат «Никон» от лица. Прямо
как Виджи
[14]
, думает Лизи и вдруг понимает, что завидует ему. Он такой
свободный, порхает в жару, словно стрекоза; ему двадцать пять лет, и всё у него
хорошо. Дэшмайл, однако, смотрит на него со всевозрастающим нетерпением, коего
Куинсленд предпочитает не замечать до тех пор, пока не сделает нужный ему
снимок. Лизи подозревает, что он хочет сфотографировать Скотта одного, с ногой
на этой идиотской серебряной лопатке, с подхваченными ветром длинными волосами.
Но в конце концов он опускает фотоаппарат и отходит к толпе. И, задумчиво
провожая взглядом Куинсленда, Лизи впервые видит безумца. Выглядит он (один
местный репортёр так и напишет) как «Джон Леннон в последние дни своего романа
с героином — запавшие, настороженные глаза, создающие странный и тревожащий
контраст с его в остальном детским, мечтательным лицом».
В этот момент Лизи замечает разве что спутанные светлые
волосы. Сегодня ей неинтересно наблюдать за людьми. Она хочет, чтобы всё
закончилось и она смогла найти женский туалет на кафедре английского языка и
литературы (здание, где расположена кафедра, находится по другую сторону
автомобильной стоянки) и поправить натирающую полоску трусиков между ягодицами.
Ей нужно ещё и пописать, но на данный момент эта проблема — не главная.
— Дамы и господа! — хорошо поставленным голосом начинает
Дэшмайл. И южный акцент практически улетучивается. — С огромным удовольствием
представляю вам мистеpa Скотта Лэндона, автора романов «Реликвии», получившего
Пулитцеровскую премию, и «Дочь Костера», удостоенного Национальной книжной
премии. Он приехал к нам из Мэна со своей очаровательной женой Лизой, чтобы
положить начало строительству, совершенно верно, наконец-то это случилось,
нашей библиотеки Шипмана. Скотт Лэндон, друзья мои, давайте поприветствуем его,
как принято в Нашвилле!
Толпа взрывается аплодисментами. Очаровательная жена
присоединяется к ним, хлопает в ладоши. Смотрит на Дэшмайла и думает: Он
получил НКП за «Дочь Коустера». Коус-тера — не Костера. И я уверена, ты это
знаешь. Я уверена, что ты сознательно исказил название. Почему ты не любишь
его, ты, жалкий человечишка?
Потом, так уж получилось, взгляд её устремляется дальше, и
на этот раз она действительно замечает Герда Аллена Коула, который стоит на
прежнем месте с роскошной гривой светлых волос, закрывающих лоб, и рукава его
белой, на два размера больше рубашки закатаны до жиденьких бицепсов. Подол не
заправлен и болтается у вытертых колен джинсов. На его ногах сапоги с пряжками
по бокам. Лизи представляется, что для такой погоды это слишком уж жаркая
обувка. Вместо того чтобы хлопать, Блонди неспешно сводит и разводит руки, на
губах его гуляет лёгкая улыбка, а сами губы шевелятся, словно он тихонько
молится. Он смотрит на Скотта, и взгляд этот ни на секунду не отрывается от её
мужа. Лизи сразу вычисляет Блонди. Есть такие люди (практически всегда это
мужчины), которых она называет «Скоттовские ковбои глубокого космоса». Ковбоям
глубокого космоса есть что сказать. Много чего. Они хотят схватить Скотта за
руку и поведать ему, что понимают тайные послания, заложенные в его книгах; они
понимают, что в действительности книги эти — путеводители к Богу, к Сатане,
даже, возможно, к гностическим доктринам. Ковбои глубокого космоса могут
говорить о сайентологии, или нумерологии, или (в одном случае) о Космической
лжи Бригэма Янга. Ииогда они хотят поговорить о других мирах. Двумя годами
раньше один такой ковбой глубокого космоса на попутках приехал в Мэн из Техаса,
чтобы поговорить со Скоттом об, как он их называл, отъезжающих. Наиболее часто,
сказал он, их можно встретить на необитаемых островах Южного полушария. Он
знал, что именно о них Скотт писал в романе «Реликвии». Он показал Скотту
подчёркнутые строки, которые доказывали его слова. Этот парень заставил Лизи
понервничать (прежде всего из-за непроницаемых, как стена, глаз), но Скотт
поговорил с ним, угостил пивом, обсудил статуи на острове Пасхи, взял пару его
буклетов, подарил новенький экземпляр «Реликвий» с автографом и отправил домой
осчастливленным. Осчастливленным? Да, да, пританцовывающим от счастья. Когда
Скотту того хочется, он может очаровать любого. Будьте уверены.
