— Да нет, — злобно сказала Варвара. — Димка, а можно
симулировать смерть? Ну, так притвориться, чтобы никто не догадался, а потом
встать и уйти?
— Не знаю. Надо спрашивать у Тани или у моей мамы.
Симулировать — зачем?
— Чтобы все решили, что он умер, а он на самом деле жив.
— Кто — все, Варвара? Про твоего покойного не сообщали в
федеральных новостях и не писали в прессе. Он умер и на следующий день вновь
появился в телевизоре? Это какая-то очень короткая симуляция. Странно. И на
фотографии в газете он не выглядит… умершим. Правда?
Фотография, вдруг сообразила Варвара, ну конечно! Громко
топая, она кинулась в крошечную прихожую — еще меньшую, чем ее гарнитур
«Хельга», — притащила рюкзак и выхватила из него «Коммерсант», изрядно потертый
на сгибах, распростерла его на столе и стала лихорадочно листать. Димка смотрел
с интересом.
— Вот! — взвизгнула Варвара и ткнула пальцем в изображение бизнесмена
Белого. — Вот!!!
— Я это уже видел, — сказал Димка.
— Нет, не видел! Это действительно никакой не Петр Борисович
Лиго! Это Павел Григорьевич Белый! Другой человек.
— Из чего это следует?
— Из того, что вот! — и Варвара постучала по фотографии. —
Видишь?
— Вижу, — согласился Димка, — человек за письменным столом.
Что-то пишет.
— Вот именно!! — пуще прежнего завизжала Варвара. — Он
пишет, а я дура, просто дура!
— Почему?
— Потому что у него ручка в левой руке, — как бы совсем
обессилев, проговорила Варвара и опустилась на табуретку, которая угрожающе
заскрипела и как будто слегка накренилась, — он пишет левой рукой! А мой
покойник писал правой! Это так же точно, как то, что меня зовут Варвара
Лаптева. Это не он! Не Петр Борисович! Это другой!
— Тиш-ше! — вдруг зашипела рядом Танька. — Что вы орете?
— А что? Тань, я только что вспомнила…
— Вася уснул, — сказала Таня тихо, — не дождался чаю. Уснул
на полу, рядом с шахматами. Боже мой, я же каждый день его по часу укладываю! А
он взял и уснул…
— Надо переложить, — озабоченно проговорил Димка и поднялся,
— холодно. Нельзя.
— Он сам уснул, — повторила Таня.
— Это никакой не Петр Борисович, — как в бреду бормотала
Варвара.
И Димка, и Таня посмотрели на нее. Она раскачивалась на
табуретке.
Крак! Табуреточные ноги разъехались в разные стороны, что-то
треснуло, надломилось, и Варвара оказалась сидящей на полу посреди груды
желто-зеленых щепок.
— Это не Петр Борисович, — повторила она с пола.
* * *
Пройти оставалось совсем немного — повернуть за угол,
выбраться на узкую оттаявшую тропинку, через кусты и на асфальт, а там и до
подъезда рукой подать.
Варвара решительно шла к себе домой. Утром, еще до семи, она
поймала соседа, который совершал со своими собаками утренний моцион, и
попросила поменять замок. Сосед обещал. Он хорошо относился к Варваре — она не
пила, не гуляла и не воровала из-под одеяла банки. На нее вполне можно было
положиться.
Варвара несла замок в промасленной бумаге и боялась ночевать
одна. Замок замком, но кто-то дал Димке по голове так, что Таня только сегодня
сняла швы, и дал именно в ее квартире. Правда, с новым замком не так страшно,
да и не может она больше спать на Танином диване, боясь даже почесать нос,
потому что от малейшего движения диван заходился припадочным кряхтеньем!
Кроме того, нужно иметь совесть и позволить им, наконец,
договориться про Хьюстон и будущую счастливую жизнь.
В том, что им предстоит счастливая жизнь, Варвара не
сомневалась.
Ей все стало ясно, когда Димка повел Васю в магазин и они
вытащили из стеклянного ящика розовую обезьяну, а Таня потом звонила ей и
плакала потому, что у нее нет машины времени. От того, что Димка за завтраком
отводил от Тани глаза, а она вообще на него не смотрела и разговаривала
исключительно язвительным тоном. Варвара чувствовала себя лишней, хоть и очень
проницательной.
Ну и ладно. Ну и очень хорошо. Пусть хоть Таньке повезет. Ей
нужнее — у нее Вася, и «родной», отнявший столько сил, оказался каким-то уж
совсем никчемным. Варвара станет им писать письма. Если ее не уволят и не
отберут электронную почту.
Сзади ей посигналили, и она отступила, давая дорогу машине.
Лидия Владимировна, наверное, будет не слишком рада, но она
умная и веселая, а это самое главное. Евгений Васильевич вообще душка и в
прошлом году все намекал Варваре, что она должна взять инициативу в свои руки
и…
Она так и не поняла, как это произошло.
Она даже не поняла, что именно произошло.
Кто-то сильно дернул ее в сторону, так что она стала падать
и хватать рукой темные прутья кустов, но рука все время промахивалась, и она
все-таки падала, и упала на колени, и ее сильно ударило сбоку и сзади. Так
сильно, что боль из головы моментально переместилась в шею и позвоночник, и
проткнула его насквозь, и Варвара разжала пальцы, потому что не могла терпеть
боль, и пакет с новым замком, который она несла домой, упал на землю.
На черную, мокрую весеннюю землю с островками прошлогодней
бурой травы. Варвара видела его очень хорошо.
А потом она перестала видеть, и это было так страшно,
гораздо страшнее, чем боль в позвоночнике, и она захрипела, вырываясь, замотала
головой, и ее снова ударили, и снова вспышка боли на миг заглушила все
остальные чувства, зато подобравшейся от боли кожей она почувствовала на глазах
кусок тряпки.
Она не ослепла. Ей завязали глаза, чтобы она не видела
света.
Стукнула дверь, и машина поехала, привычно и успокоительно,
как в нормальной жизни, рыча мотором. Радио пело про небо Лондона, водитель
посвистывал.
Паника началась в животе, поднялась, как цунами, залила
сердце, горло, голову. Стало невозможно дышать. Варвара засипела, дергая ртом,
который оказался заклеен. И руки связаны за спиной. Можно было дышать только
носом, но паника забила нос длинными железными гвоздями, и она стала
задыхаться, и брыкаться, и кататься на сиденье, и, наверное, глаза у нее
вылезли бы из орбит, если бы не были примотаны тряпкой. Водитель
посвистал-посвистал, примолк, и следующий удар в голову показался ей
сокрушительным.
— Лежи тихо, — сказал он, и она ничего не поняла.
Это не может говорить! То, что так больно бьет ее, не должно
говорить так, как говорят все люди, те же самые слова! Но оно говорило, и было
очень страшно.
