— Тогда любую.
Продавщица вооружилась ножом. Вася проводил ее глазами.
— Жалко, — вдруг заявил он, — там обезьяна так хорошо
лежала. Красивая обезьяна. Розовая.
Димка сверху посмотрел на него. Вид у него по-прежнему был
очень независимый, только горбилась расстроенная спинка и между шапкой и
курткой торчала худая шея.
— Все?
— Да, спасибо.
— Это все наше-е? — вдруг удивился Вася. — Мы же не донесем!
— Донесем, — успокоил его Димка, — у нас рюкзак.
— Зачем тебе столько еды?!
— Есть. Мы сейчас с тобой придем и станем чай пить.
— Ты думаешь, мы все это съедим? — спросил Вася с сомнением.
Продавщица засмеялась. Димка улыбнулся в ответ.
— Очень на вас похож, — сказала продавщица.
— Конечно, — согласился Димка.
У него не было монетки в пять рублей, чтобы мальчишка мог
вытащить свою розовую обезьяну, а Димке это почему-то казалось очень важным.
Он застегнул рюкзак, стал поднимать его на плечо, в кармане
зазвенела какая-то мелочь, и он вдруг вспомнил, что в обменном пункте ему так
выдали сто рублей — пригоршню железной мелочи.
«Других нет», — сказала кассирша и мило улыбнулась.
— Стой, — велел Димка, — еще не все потеряно. Я забыл про
свои монеты.
Он запустил руку в рюкзачный карман и выгреб круглые
железки. Мальчишка вытаращил глаза.
— У тебя столько денег?!
— Мне так дали вместо долларов, — объяснил Димка, — ты идешь
или нет?
Большой квадратный ящик был наполовину заполнен игрушечным
дерьмом китайского производства. По потолку ящика двигалась железная рука со
щупальцами на пружине, ею нужно было управлять. Щупальца хватали приз и тащили
к желобу, по которому приз вываливался наружу. С Димкиной точки зрения, ничего
выудить оттуда было нельзя.
— Вот, — с восторгом выдохнул Вася, — вот она, видишь? — Он
оглянулся на Димку, глаза у него блестели. — Розовая! Ну, обезьяна! Ты что, не
понимаешь?
— Давай, — сказал Димка и скинул на пол рюкзак, — тащи.
Железная рука конвульсивно дернулась, дрогнула, поползла по
потолку.
— Посмотри с той стороны, можно хватать? — велел мальчишка.
Димка посмотрел.
— Ну что?
— Ну, попробуй.
Рука стала снижаться, щупальца сошлись, захватили
вожделенную обезьяну, проволокли немного и выронили, как будто разжались
старческие пальцы.
— Опять, — помолчав, произнес Вася очень бодро, — пошли.
У американского профессора Дмитрия Волкова не было своих
детей. Он даже приблизительно не знал, как с ними следует обращаться. Этот — с
худой шеей и бодрым голосом — был чужой ребенок. Сын задиристой докторицы,
которая называла его то скотоводом, то ковбоем и дотрагивалась до его головы
неласковыми холодными руками. Но с той секунды, когда мальчишка сказал «пошли»
и потянул его за рукав, стараясь не смотреть на розовую обезьяну в стеклянном
ящике, профессор Волков почему-то решил, что он его ребенок.
Это невозможно было объяснить, это не поддавалось никаким
разумным оценкам, это никак не было связано с головой — холодными, трезвыми,
логическими мыслями. Профессор Волков даже не знал, хороший это ребенок или
плохой, понятия не имел о том, какой у него, к примеру, характер или что он
любит, а чего не любит. Профессор никогда особенно не мечтал о детях и не
чувствовал в себе непреодолимого желания стать отцом, но в эту секунду
какого-то дьявольского прозрения он увидел совершенно ясно, как будто мелькали
картинки в волшебном фонаре, — вот мальчишка учится кататься на лыжах и ломает
ногу, на чьем-то дне рождения валится в бассейн, и профессор выговаривает ему
за это, потом он сдает на права и в первый раз везет родителей кататься по
городу, потом они спорят, Йелль или Гарвард, и он говорит сердито: «Папа, ты
всегда считаешь, что ты один прав!», потом фотография — они вдвоем, обнявшись,
под какой-то секвойей.
Димка взялся за лоб.
Картинки исчезли, но знание осталось.
…И что теперь делать?..
— Попробуй еще, — предложил он, — может, будет лучше.
— Жалко пятерку, — пробормотал Вася, но монетку взял. Ему
очень хотелось вытащить эту обезьяну, он давно ее приметил.
Не повезло и на этот раз.
Димке хватило ума не говорить ему — пошли, я куплю тебе в
ларьке пять таких обезьян. Разве дело в том, что их можно купить в ларьке?!
Дело именно в том, что эту обезьяну нужно вытащить из стеклянного ящика.
Профессор Волков был уверен, что это необыкновенная
обезьяна.
Обезьяна-оракул, черт побери все на свете!..
— Давай еще!
— Ты только маме не говори…
Димка отмахнулся — мама была совсем ни при чем. Следующая
попытка была его, и он тоже уронил обезьяну, почти принес, но все-таки уронил,
зато профессорская голова моментально сообразила, как именно следует
действовать, чтобы обезьяна не выпадала из предательских щупальцев. Следующие
несколько попыток ушли на воплощение плана в жизнь, а потом они достали
обезьяну, и сбросили ее в лоток, и она выпала из него, совершенно новая,
чистая, ядовито-розовая, с идиотской ухмыляющейся мордой, похожей на заячью!
— Класс! — восхищенно выдохнул Вася, близко и любовно
рассматривая обезьяну. — Все-таки я тебя достал!
Потом они вытащили белую лошадь, малинового хомяка, а венцом
коллекции стал трудноопределимый зверь изумрудного цвета.
Вася настаивал на том, что это бурундук, а Димка был уверен,
что скунс.
— Бурундука маме, — распределял мальчишка, — или лучше
лошадь? А бабушке хомяка, дед говорит, что она похожа на хомяка, когда жует. А
она смеется. Нет, маме лошадь, а бурундука мне.
Розовую обезьяну, открывшую будущее профессору Волкову, Вася
сунул под куртку и время от времени проверял, на месте ли она.
Разговор о бурундуках и хомяках шел до самого дома, Димка
почти не слушал.
…А в самом деле — Йелль или Гарвард?…
И что он, профессор Волков, теперь станет с этим делать?
Самое лучшее, что он может сделать, это немедленно выбросить
все из головы. Все, все — включая мальчишку и розовую обезьяну.
