Степан пытался заставить себя порадоваться тому, что
покушение на Белова не имеет отношения к делам, творящимся на стройке, но даже
с его цинизмом порадоваться никак не удавалось. Белову, заехавшему в офис по
дороге из больницы, Степан старательно не смотрел в глаза. Ему, как и капитану
Никоненко, было жалко Нину. С его точки зрения, ни один мужик — или баба — не
стоят того, чтобы рисковать ради них благополучием или свободой.
Хотя Чернов, наверное, уверен в обратном. Вон как визжать
принимается, чуть только Степан намекнет, что его драгоценная Саша может быть
замешана в чем-то неприятном, а хуже того — подозрительном.
Степан не желал думать про Нину и все-таки думал. И Чернов
тоже думал, потому и ворчал не останавливаясь, как истеричная собака.
— Леночка зачем-то в школу приходила, — сообщил Степан.
Вместе с истеричной собакой в голову ему пришла мысль о Леночке. —
Представляешь? Пришла и стала выяснять, какая у Ивана нянька, да кто с ним
сейчас сидит, да сколько их вообще сменилось… Кино.
— С чего это она?
— А хрен ее знает. Я ей дозвониться третий день не могу.
Мобильный не отвечает, и дома ее тоже нет. Может, в теплые страны укатила? Она
это любит, по весне особенно.
— Может, и укатила, но в школу-то ее чего понесло?
— Да говорю тебе, что не знаю! Черный, закрой окно, снег
прямо в морду лепит!
— Я курю.
— Ну перестань курить! Потерпи. Ехать осталось три минуты.
— Паш, ты не знаешь, какой сегодня день недели?
Степан, на секунду отвлекшись от месива из воды, снега и
машин, которое еще два часа назад называлось шоссе, взглянул на Чернова с
веселым интересом. И тут вдруг сообразил, что ответить на этот вопрос, пожалуй,
не может.
— А черт его знает. Пятница? Или четверг?
— Вроде пятница, — сказал Чернов неуверенно, — вот, блин,
живем!.. Какой день недели — не знаем!
— Да какая тебе разница? Сегодня рабочий день, и вчера был
рабочий день, и завтра будет тоже рабочий день, как бы он ни назывался.
— Уйду я от тебя, Степа, — пообещал Чернов мрачно, — вступлю
в партию Леонида Гаврилина. Буду у тебя под забором лозунги выкрикивать…
— Ну-ну, — согласился Степан неопределенно.
— Не «ну-ну», а завтра, если только завтра действительно
суббота, я на работу не пойду. Может у меня раз в неделю быть личное время?
— Не может, если на этой неделе Петровича похоронили, Белова
в Склиф сволокли, снег пошел, Никоненко неизвестно зачем позвонил и так далее.
Так что будешь завтра работать, Черный!
— Никоненко позвонил, чтобы про Белова рассказать!
— А откуда Никоненко про Белова знает? Он что, баба Ванга?
Какое ему, блин, может быть дело до нас и до наших проблем?! Отчет по Муркину
сдал, и больше его ничего не должно касаться, а он звонит! Зачем?
— Вечно ты, Паш, какие-то идиотские выводы делаешь,
непонятно из чего.
— Какие умею, такие и делаю. Вылезай, приехали.
Снег уже не лепил, а валил, как в новогоднем лесу.
Развороченная бульдозерами земля побелела и спряталась, будто под одеяло.
Котлован и кран было не разглядеть — только сплошная колышущаяся стена, на
которую страшно было смотреть Казалось, что голова закружится, и затянет туда,
внутрь, где нет ничего, даже воздуха, только бешеное снежное безумие.
— Черт побери, — пробормотал Степан и, увязая ботинками в
раскисшей земле, побрел к конторе. Там было и холодно и грязно, стояли какие-то
коробки, а на столе унылым звоном заходился телефон.
— Тамара, — крикнул Степан, топая грязными башмаками и
стараясь стряхнуть с них комья песка и глины, — что тут такое? Мы переезжаем
или нас обворовали?
— Здрасьте, Павел Андреевич, — выпалила Тамара, показываясь
в дверях «кабинета», — я и не знала, что вы приедете. Как там Эдуард
Константинович?
— Все в порядке. Отпустили домой. Что у нас творится? Какие-то
коробки, и телефон звонит.
— Телефон я не слышала, — призналась Тамара, изо всех сил
тараща глаза, — я только вошла. А коробки… это Валентина Петровича вещи. Юденич
распорядился собрать все в коробки.
Почему-то от этого известия Степану стало тошно.
— Ты собрала?
— Собрала и сюда поставила. Наверное, надо жене позвонить,
пусть приедет заберет…
— Не «пусть приедет заберет», а водителя отправишь! —
приказал Степан злобно. — И не когда водителю или тебе удобно, а когда жена
скажет. Хоть в три часа ночи. Ясно? Или приказ написать?
— Н-не надо приказа, — пробормотала испуганная Тамара и
слегка попятилась. Саши Волошиной не было, а как справляться с начальничьим
гневом в ее отсутствие, Тамара представления не имела. — Конечно, я позвоню и
отправлю, Павел Андреевич, сегодня же позвоню.
— Дело неспешное, — сказал Степан неприятным голосом, —
можно не сегодня и не завтра.
Тамара совсем перестала понимать, в чем дело, только
преданно таращила глаза.
— Кофе поставь, — приказал Степан и прошагал мимо нее в
«кабинет», — обогреватель включи. Вызови Юденича и Полуйчика. Трубку сними. У
тебя что, столбняк? — И усмехнулся гадкой усмешкой.
Уж лучше б ругался и кричал. Тамаре такой способ гневаться
был ближе и понятнее, чем двусмысленные усмешки.
Шеф сел за стол, потянул к себе какие-то бумаги, и Тамара
моментально выскочила за дверь. Раз попросил кофе, значит, следовало бы сбегать
к Зине за пирогами. Тамара была рада до смерти, что у нее появился предлог для
того, чтобы хоть на пять минут куда-нибудь убежать.
Степан проводил ее глазами, оттолкнул бумаги, как будто они
его тоже раздражали, как Тамара. Поднялся и, пятясь, перетащил коробки из
«предбанника» в «кабинет». Почему-то ему было неловко от того, что вещи
Петровича стоят посреди дороги, как никому не нужный старый хлам. Степан
приткнул коробки к стене, распрямился и сверху посмотрел на них.
Он был совершенно уверен, что должен туда заглянуть.
Зачем? Он не собирался ничего искать, да что можно было
найти в барахлишке бедолаги Петровича!.. И все-таки он открыл желтые картонные
створки и заглянул внутрь.
Сверху лежала куртка, чистенькая рабфаковская куртка, в
которой прораб обычно бегал по стройке. Воротник у нее все еще был оттопырен,
как будто куртку только что сняли с крючка. Впрочем, наверное, так оно и было.
