— Рам нужно обратиться в милицию.
— Я обращался! Мои проблемы так же нужны милиции, как мне
проблемы освоения космоса. Кроме того, я не желаю втягивать в свои личные дела
еще и милицию!
— Это никак не ваши личные дела! Сколько людей вокруг вас
подвергается опасности, а вы даже не хотите выяснить, из-за чего! С чего вы
взяли, что сможете разобраться в этом сами? А если завтра в вас начнут
стрелять, что вы будете делать?
— Отползать в кусты, — буркнул Степан, — больше мне ничего
не остается. Спасибо за ужин, очень вкусно.
Но Ингеборгу трудно было сбить с толку.
— Павел Андреевич! Все-таки вы должны обратиться в милицию и
рассказать там все, что знаете! У вас же ребенок Что за ерунда, честное слово,
что за игры в сыщиков и воров А Иван? Что, если это… как это говорят сейчас…
наезды ваших конкурентов?!
— В том смысле, что я паду смертью храбрых?
Она выпрямила спину, посмотрела ему в глаза — негодование
расходилось волнами и грозило вот-вот затопить его стул.
— Я знаю, что вы странный и тяжелый человек, Павел
Андреевич! Но у вас есть мозги и вы любите своего сына. Ну сделайте что-нибудь,
пока ситуация окончательно не вышла из-под вашего контроля!
— Вся беда в том, что она никогда и не была под моим
контролем. — Ему польстило то, что она сказала про мозги и про сына. Он пересел
на диван и закинул голову на мягкую плюшевую спинку. Сразу же захотелось спать.
— Я знаю, что должен во всем разобраться, но сам. Сам, без посторонних, понимаете?
— Но вы же не разбираетесь!
— Откуда вы знаете? — спросил он миролюбиво. Ему было тепло
и очень хотелось спать. — Может, я только и делаю, что разбираюсь?
— Господи, — вдруг сказала она с тоской, — что же я-то
делаю? Зачем я лезу в ваши дела? Какого черта я полночи проторчала на вашей
кухне?! Как я теперь попаду домой?!
— Останетесь здесь, — предложил Степан, — ляжете в гостевой
спальне. Приставать к вам я не собираюсь.
— Еще не хватало, чтобы вы ко мне приставали! — не слишком
искренне возмутилась Ингеборга. — Кстати, мы забрали из ремонта ваш телефон.
Его починили и даже вернули кассету, которая застряла в автоответчике. Вы мне
должны четыреста восемьдесят три рубля. Счет на стойке, под пепельницей.
— Кассету? — переспросил Степан и поднял голову с
успокоительной плюшевой спинки. — Какую кассету?
— Я же вам говорю — которая в нем застряла, когда его уронил
Иван. Вы что? Не слышите?
Кассета в автоответчике?!
Господи, почему он сразу не догадался?!
— Где она?!
— Кто «она»?
— Ну, кассета эта вместе с телефоном?
— На столе в вашем кабинете. Я не знала, как его включить, и
просто поставила на стол. А что случилось?
Ничего еще не случилось. Почему он сразу не подумал про
автоответчик?!
Он стремительно вошел в кабинет и сразу же полез под стол,
где были телефонная и электрическая розетки.
— Дайте мне провод, — приказал он в сторону двери,
уверенный, что Ингеборга притащилась за ним. Тонкая белая рука с зажатым
телефонным шнуром, протянувшаяся откуда-то сверху, чуть не ткнула его в лицо, и
он улыбнулся.
Она действительно притащилась за ним!
Он вылез из-под стола и размотал провода с обновленного
телефонного тела.
— А кассета где? Внутри?
Ингеборга пожала плечами:
— Наверное. Мы с Иваном ее не доставали.
Кассета оказалась на месте, и Степан нажал перемотку.
Только бы в мастерской от излишнего усердия ее не затерли!
Степан нажал пуск, кассета закрутилась с тихим приятным
шуршанием.
— Что вы хотите услышать? — из-за его спины спросила
Ингеборга с любопытством. Он шикнул на нее, и она притихла.
Запищал сигнал, и автоответчик сказал отдаленным голосом
Белова:
«Степ, я только освободился. Я не знаю, как тебе, а мне все
понравилось из того, что сделали в „Линии график“. Они молодцы, хоть и дорогие,
черти! Я не знаю, то ли мне домой ехать, то ли в офисе тебя ждать. Ты сам-то
где?»
— Это кто? — спросила рядом Ингеборга. Глаза у нее блестели
от возбуждения и любопытства.
— Это мой зам, — ответил Степан с нетерпеливой досадой, —
тот, которого сегодня машина сбила. Все правильно, это как раз тот день, когда
Петрович мне что-то сказать хотел. А через день он умер…
«Степ, это Дима Яковлев. Перезвони мне, когда сможешь. У
тебя что-то с мобильным, я целый день не могу дозвониться».
«Павел Андреевич, это Егорова Люба, из мэрии. Евгений
Алексеевич сегодня все бумаги подписал. Приезжайте или присылайте кого-нибудь.
Кстати, я хотела спросить, вы ребенка на лето за границу не отправляете? А то
нам посоветовали одну фирму, вроде при правительстве, а я сомневаюсь, стоит с
ними связываться или не стоит».
«Иван, это Илья. То есть Соколов Илья. Ты сказал, что
позвонишь, когда узнаешь, разрешат тебе на день рождения ехать или не разрешат.
Тебе разрешили?»
Снова писк, молчание, глубокое, как мельничный омут.
Трубку положили.
«Андреич, это я… Фирсов Валентин Петрович тебя беспокоит,
прости, что так поздно, ты небось спишь давно…»
Степан весь подобрался и сунул ухо чуть не в самый телефон.
Все-таки прав он был, когда решил, что Петрович мог звонить
ему в тот вечер!
Петрович звонил. Он хотел с ним поговорить, а Степан не стал
его слушать, и он позвонил.
Господи, что может быть проще!..
«Андреич, я тебе хотел сказать, что Муркин наш не просто так
помер. Он думал, что хитрее всех, а кто-то и похитрей нашелся Не знаю, чего там
у тебя украли сегодня, только странные дела у нас в конторе творятся. Ты
поговорил бы с Александрой, Андреич! Я так думаю, что Муркин с ней тоже общие
дела имел. Боюсь, как бы чего серьезного не стряслось. Да еще активист этот,
который у нас на объекте базары разводит. Я раньше думал, что он совсем с
другой стороны, а он, оказывается, тоже с этой… В общем, ты поговори с
Александрой, Павел Андреич, и я тебе расскажу, что знаю… Ну, до завтра тогда.
Прости, что так поздно…»
— О чем он говорит? — спросила Ингеборга громким шепотом.
Общая таинственность ситуации сильно на нее подействовала. Все было как в
детективном романе, особенно позабытая, а потом внезапно обнаруженная, и,
конечно же, в самый подходящий момент, кассета из автоответчика! — Вы
догадались, о чем именно он говорит, Павел Андреевич?
