— Жив, жив. Если бы был… не жив, был бы в морге, а не в
больнице!
— А что за машина его сбила?
— Откуда я знаю! — сказал он с досадой. — Обыкновенная
машина. Зеленая.
— Она его случайно сбила?
— Она его сбила уж точно не случайно! Его тоже должны были
убить, но почему-то не убили. Хотел бы я знать, кого должны убить следующим…
Ингеборга смотрела на него с ужасом.
Он все пытался содрать с ноги ботинок, а потом, очевидно,
поняв бесплодность своих попыток, тяжело поднялся и зашаркал по коридору.
Он зашел в комнату к Ивану и немного постоял рядом с ним.
Иван сопел ровно и успокоительно — от души. Было время, когда даже во сне он
дышал длинно и тяжело, с протяжными нервными всхлипами.
Все прошло. В Ивановой жизни все теперь хорошо. Насколько
это возможно.
Степан осторожно потрогал золотистый затылок и повыше
натянул толстое клетчатое одеяло — в комнате в связи с наступившими майскими
морозами было прохладно.
Странное дело. Под одеялом оказался медведь, тот самый,
которого он купил после того, как идиотка Клара выбросила Леночкиного. Иван
нового медведя не признавал, и медведь коротал свой век на книжной полке.
Степан оглянулся и посмотрел. На книжной полке медведя не было.
Худая рука с острым шишковатым локтем прижимала медведя к
ровно дышащему боку, к синей байковой пижаме, надетой по случаю холодов.
Степан еще раз оглянулся на книжную полку. Это был
действительно тот самый медведь.
Наверное, все дело было в том, что он так сильно устал. А
может, в том, что сегодня на людной улице он своими глазами видел, как тонна
металла пыталась погубить близкого человека и почти погубила его, а он, Павел
Степанов, даже не мог двинуться с места, чтобы помочь, предупредить, спасти…
А может, дело было в чем-то еще, чего Павел Степанов пока не
понимал. Отказывался понимать.
Он выскочил из комнаты Ивана, как будто обнаружил, что
ошибся дверью и попал в чью-то чужую комнату.
— Что с вами? — спросила Ингеборга, мимо которой он
промчался на всех парах, отчаянно топая уличными ботинками.
— Уезжайте! — приказал он сквозь зубы, но даже не
притормозил. — Уезжайте сейчас же!
После чего заперся в ванной.
Вода успокоительно и мощно запела в новеньких трубах.
Из блестящего крана она широким веером летела в белоснежную
ванну с такой силой, что казалось, кипит.
Сгорбившись, Степан сидел на краю и тер, тер лицо. Он был
уверен, что если перестанет тереть, то обязательно заплачет, и это будет
означать конец всей его жизни. Последний раз Павлик Степанов плакал в детском
саду, когда воспитательница прогнала его с деревянной, ярко раскрашенной
лошадки.
Это была не лошадка, а мечта. Ничего ему так не хотелось,
как посидеть на этой лошадке. Но детсадовскими правилами это было почему-то
запрещено.
— Лошадка, — проговорил он с усилием и перестал скрести
лицо.
Воды в ванне было уже много. Он подставил руку — горячая.
Ему хотелось, чтобы вокруг него было очень много горячей воды.
Белов в больнице, и его жизни, как сказали врачи, а потом
еще менты, ничто не угрожает. Зеленая машина — ясное дело! — не найдена.
«У кого из ваших сотрудников есть зеленые „Жигули“ пятой
модели?»
«Понятия не имею. Я знаю, какие машины у моих замов. Знаю,
какая машина была у Петровича и какая у Саши Волошиной. Ни одна из них не
похожа на „Жигули“ пятой модели».
«Кажется, это не первое чрезвычайное Происшествие в вашей
конторе?»
«Не первое. В середине апреля у нас погиб рабочий, а
несколько дней назад мы похоронили нашего прораба».
«Надо же, сколько интересных совпадений! А говорят еще, что
вы ведете в Сафоново какую-то почти нелегальную стройку, что вы там храм
снесли, а на его месте то ли магазин сооружаете, то ли автобусную остановку, то
ли сортир».
Степан подставил лицо под жесткие струи воды, которые больно
хлестали и сверкали, как алюминиевая проволока, зато, кажется, сдирали
проклятую пленку.
Кому мог мешать его зам? За что его пытались убить? Не было
ли у него связей в криминальном мире? Не проигрывал ли он много в казино? А
наркотики? А проститутки? Какие именно — девочки или мальчики? Сколько у него
детей и есть ли внебрачные? Почему вы встретились на тротуаре около конторы? Вы
всегда так встречаетесь или только сегодня?
Степан долго и тяжеловесно соображал, в чем именно его
подозревают и почему он должен отвечать на какие-то совершенно идиотские,
беспардонные вопросы, да еще отвечать так, как будто он оправдывается и никак
не может оправдаться.
Нет, он не знает, где именно его второй зам. У них не
принято весь рабочий день сидеть в офисе. У них несколько объектов по всей
Москве, и они должны контролировать все. Чернов может быть где угодно — в
Сафоново, на Профсоюзной, на складе в Балашихе. Это очень просто проверить,
нужно только позвонить.
«Не нужно никуда звонить, если нам понадобится, мы все
уточним сами. Сколько всего сотрудников у вас работает?»
«Я никогда не считал. Я точно знаю, сколько сотрудников у
меня в офисе, а сколько еще на объектах вместе с рабочими… Это лучше уточнить у
прораба».
«Ваш прораб, кажется, недавно скончался?»
И так без конца. И все снова. И потом сначала. И еще раз. И
два. И три.
Очень решительно Степан завернул горячую воду и до упора
отвернул холодную. Сразу стало нечем дышать, и показалось, что через минуту
разорвется сердце.
Нужно терпеть. Нужно дышать. Ничего другого не остается.
Он вылез из ванны, радуясь, что зеркало запотело так, что
рассмотреть в него ничего невозможно. В данную секунду он отчаянно не желал
себя рассматривать.
Офисная одежда кучей лежала на полу, поверх ботинок.
Степан посмотрел на кучу с отвращением. Он не станет к ней
даже прикасаться. Ничего такого. Она полежит до завтра на полу, а завтра явится
Клара Ильинична… нет, не Клара, а кто там теперь у него работает, и соберет всю
кучу.
Сопя, он кое-как обернул себя полотенцем и открыл дверь.
В коридор сразу повалил пар, и, пошарив рукой, Степан
включил вытяжку, которая бодро и негромко загудела.
Нужно одеться. В одном полотенце холодно. Степан вышел из
ванной и нос к носу столкнулся с учительницей своего сына, Ингой Арнольдовной.
