— Когда она развелась со мной и оставила мне сына, я оформил
сто тысяч бумаг. Или двести. Мама на этом настаивала. Ее тоже этот вопрос…
волновал. Моя бывшая жена не имеет на Ивана никаких прав. Все
запротоколировано, задокументировано, скреплено печатями и штампами. Я ухлопал
на это кучу денег. Леночка… Короче, это только мой ребенок, и больше ничей.
Он вдруг засмеялся, и Ингеборга взглянула на него с
изумлением. У него были очень белые зубы, приятный смех и множество мелких
морщин у глаз и рта.
— Но это просто замечательно, Инга Арнольдовна, что вам есть
дело до Ивана и нет никакого дела до моей бывшей жены!
Ингеборга покраснела так, как будто в лицо ей брызнули
настойкой жгучего перца. Даже слезы на глазах выступили.
— Я совсем не имела в виду…
Он перестал смеяться и тяжелой лапой обнял ее голову. И на
секунду прижал лицом к своему плечу.
Лапа была теплой и жесткой, а плечо под клетчатой рубахой
«Рибок» — широким и твердым. От него пахло тонким и горьким одеколоном, чистой
кожей, свежевыглаженной шерстью рубахи и еще — совсем чуть-чуть — кухней.
Должно быть, он делал что-то на этой самой кухне, когда она позвонила…
Ингеборга совершенно расслабилась, глубоко вдыхая его запах,
совсем незнакомый и неожиданно близкий, и даже потянулась, чтобы обнять его, но
тут он опустил свою лапу и отстранился.
Она моментально и сильно расстроилась, что ей нельзя его
потрогать, и даже потянулась за его рукой, которая больше не держала ее, и
пришла в себя, только наткнувшись на его странный, то ли удивленный, то ли
испуганный взгляд.
Что это такое? Почему она собирается его обнимать и
расстраивается от того, что не может этого сделать?
Ей следует немедленно взять себя в руки и выгнать на свет из
темного угла прибалтийский здравый смысл, чтобы он наконец принял участие в ее
жизни и взял на себя решение хоть каких-нибудь проблем!
— Инга Арнольдовна, а вы поедете с нами или останетесь? —
Иван раскачивался на перекладине вниз головой, зацепившись ногами. Капюшон
болтался у него за головой, как парашют.
Вот именно. Ей тоже очень хотелось бы знать, поедет она с
ними или останется доглаживать свое белье.
Еще три часа сначала туда-сюда, а потом сюда-туда.
— Я думаю, что не поеду, Иван, — начала было Ингеборга, —
сегодня суббота, и ты вполне…
— Не выдумывайте, — попросил Павел Степанов негромко, — ваш
кавалер вряд ли сегодня еще раз нагрянет. Лучше съездите с нами в
Архангельское. Мы как раз собирались.
Он врал. Ни в какое Архангельское они не собирались.
Больше того, он мечтал только об одном — полежать на диване
в тишине и покое собственной квартиры, и чтобы на это время его драгоценный
ребенок куда-нибудь испарился.
— Я не знаю, — растерялась Ингеборга, ненавидя себя за тон
барышни, которая ломается, перед тем как согласиться. — Я не готова. У меня
масса дел на сегодня…
— Да наплевать, — сказал он грубо, — поедемте.
— Инга Арнольдовна!.. — завопил Иван умоляюще. — Пожалуйста!
— Да, — согласилась Ингеборга, — хорошо. Спасибо за
приглашение.
Господи, почему она не может хорошим субботним днем съездить
в Архангельское, даже если ее и приглашает Павел Степанов, на которого она пять
минут назад чуть было не бросилась с объятиями! Хорошо, что он отступил,
вовремя почуяв опасность.
Степан понимал ее колебания так же хорошо, как если бы они
были написаны крупными буквами у нее на лбу, подобно киношным субтитрам.
Зачем он ее трогал?! Дернул его черт ее трогать!
Он знает теперь ее запах и знает, что у нее теплые атласные
волосы, что ее затылок помещается у него в ладони, а щека похожа на виденный
однажды в ювелирном салоне розовый жемчуг.
Да еще это дурацкое имя, от которого холодеет в спине!
Куда он ее приглашает?! Зачем он ее приглашает?! Что они
будут делать до конца дня? Гулять в парке втроем, как образцовая семья в
выходной день?
— Я только поднимусь надену другие туфли, — сообщила
Ингеборга холодно, — вы не могли бы вернуть мне ключи, Павел Анд… Простите.
Степан полез в карман и вытащил ее ключи.
— Я хотел сказать вам спасибо, — проговорил он неловко, —
это интересно, что Леночка… Мне нужно будет об этом подумать.
— Ну конечно, — согласилась Ингеборга язвительно. Как это
часто бывает, теперь, когда она согласилась куда-то с ним ехать, настроение у
нее в корне изменилось, и ее раздражал один его вид, — я постараюсь не
задержать вас.
И она гордо прошествовала в подъезд.
Степан смотрел ей вслед со смешанным чувством удовольствия и
раздражения.
Кажется, он опять прыгает в кольцо. Только на этот раз по
собственной воле.
Он закурил, подошел к железной лесенке, на которой болтался
Иван, обхватил его поперек живота и стащил вниз.
Иван хохотал и брыкался.
И не было и не могло быть на свете ничего лучше, чем
худосочное — все ребра наперечет, — извивающееся, взбрыкивающее, дрожащее от
хохота тельце его сына, которое он крепко прижимал к себе.
* * *
Ни в воскресенье, ни в понедельник Степан так и не смог
разыскать Леночку. Ее загадочная вылазка в Иванову школу не столько беспокоила
его, сколько приводила в недоумение.
Никаких разумных объяснений он самостоятельно, без Леночки,
придумать не мог, и ему очень хотелось послушать, что она ему соврет.
В том, что она соврет, у него не было никаких сомнений.
И все-таки зачем-то ее понесло в школу, хотя она там
отродясь не была, даже когда Иван в первый класс пошел! Не мог же этот придурок
историк все придумать.
В понедельник, следуя неписаным законам московской весны,
начались заморозки.
Ингеборга приехала, как всегда, вовремя, пряча в воротник
куртки озябший и покрасневший, как у кролика, нос.
— Ужас какой-то, — пожаловалась она, — там мороз, наверное,
градусов сорок.
— Или пятьдесят, — предположил Степан.
После проведенной вместе субботы он принял несколько
похвальных и осторожных решений, одним из которых было разговаривать с ней как
можно меньше.
Сто сорок седьмое китайское предупреждение самому себе.
