— Тарковского, — пробормотал несколько удивленный историк, —
Тарковского да… люблю… Но ведь вы понимаете, что эти две величины несравнимы!
Михалков муравей по сравнению с Тарковским! Просто московский барин!
Ингеборга тоже придерживалась мнения, что Михалков и
Тарковский величины совершенно несравнимые, и никогда не стремилась их
сравнивать, но точность собственных выводов относительно личности самого
Валерия Владимировича ее позабавила.
Валерий Владимирович, которому не дали развить тему,
некоторое время помолчал, а потом приступил к основному вопросу:
— Я хотел у вас спросить… — он появился на пороге кухни и
остановился, привалившись плечом к косяку и сунув руки в карманы — поза была
необыкновенной красоты, — вы и вправду даете частные уроки этому мальчику,
Ивану Степанову?
Ингеборга засыпала кофе и теперь нюхала густой кофейный пар,
осторожно встряхивая турку.
— Нет, я не даю уроков, — она поудобнее перехватила длинную
ручку, — я занимаюсь его воспитанием. И буду заниматься до осени. Мне
предложили такую работу, и я согласилась.
— Кто вам предложил?
— Его отец.
Валерий Владимирович вздохнул, деликатно, но довольно
громко.
— Отец! Господи, Ингеборга, неужели вы не знаете, что с
этими людьми нужно держаться очень осторожно! Они все, даже детей, используют в
личных целях. Я же предупреждал вас!
— Валерий Владимирович, я не понимаю, о чем вы! У меня есть
диплом педагога, частная практика у нас в школе уставом не запрещена, наоборот,
директор это всячески поощряет, я не понимаю, в чем проблема?
— Проблема в том, что в школу на днях приходила мать
мальчика. Она убеждена, что отец воспитывает ребенка из рук вон плохо, что
ребенок все время предоставлен сам себе и постоянно меняющимся… гм…
гувернанткам. Она даже просила директора подсказать ей какой-нибудь специальный
интернат, где находятся эмоционально нестабильные дети.
Ингеборга чуть не упала прямо с туркой в руках.
— Какие дети?
— Эмоционально нестабильные. Но это их проблемы, не наши!
Наша проблема в том, что вы оказались, как бы это сказать, вовлечены во все
это, потому что вы — как раз последняя из его сменившихся воспитательниц. Его
мать потребовала, чтобы дирекция предоставила ей полную информацию о вас, о
вашем образовании, о вашей жизни, обо всем.
Ингеборга была в бешенстве.
— Дирекция предоставила?
— Вы совершенно напрасно сердитесь, Ингеборга, — Валерий
Владимирович шагнул в кухню и успокоительным жестом коснулся ее руки, — у
матери есть полное право потребовать…
— У матери Ивана Степанова есть только одно полное право —
проваливать к чертовой бабушке, — отчеканила Ингеборга, — и мне нет никакого
дела до того, что именно она требовала у дирекции!
— Милая Инга…
— Я не милая Инга! Я квалифицированный преподаватель, и я
хорошо знаю мальчика. Интернат для эмоционально нестабильных детей! Да его отец
умрет от смеха, когда узнает, что придумала его бывшая жена!
— Простите, — осторожно сказал Валерий Владимирович, никак
не ожидавший столь сильной вспышки, — может быть, предоставим им решить все
вопросы самим, без нашего с вами участия? Нам нужно подумать, как вам лучше
всего вести себя во всей этой истории.
— Я знаю, как мне вести себя в этой истории.
Ингеборга сунула в руку Валерию Владимировичу турку с кофе,
и он зачем-то ее взял. Подошла к телефону и решительно набрала номер.
— Что вы делаете? — спросил он из-за ее спины. — Кому вы
хотите звонить?
— Я не хочу. Я звоню.
Долго не отвечали, и, трясясь от ярости, Ингеборга
рассматривала пузатую вазу с трудноопределимыми цветами.
— Павел Андреевич, — сказала Ингеборга, когда ответили, и в
ее речи явственно проступил акцент, — это Ингеборга. Прошу прощения за
беспокойство. Скажите, пожалуйста, вы знаете что-нибудь о визите вашей жены к
Ивану в школу?
Валерий Владимирович в ужасном волнении приткнул турку на
полированный стол и схватил Ингеборгу за локоть. Она даже не заметила.
— Хорошо. — Она послушала и кивнула, как будто собеседник
мог ее видеть. Потом еще раз кивнула. Положила трубку и гордо прошествовала в
прихожую. Встревоженный историк бросился за ней.
Она сунула ноги в ботинки и натянула щегольскую синюю
куртку. Потом сказала Валерию Владимировичу:
— Счастливо оставаться! — вышла и заперла за собой дверь,
оставив ошеломленного мужчину в пустой квартире.
* * *
Заточение не было продолжительным.
Примерно минут через сорок в замочной скважине завозился
ключ, и Валерий Владимирович, несколько смущенный своим более чем двусмысленным
сидением в чужой квартире, бросился на этот спасительный звук, готовясь как
следует всыпать строптивой девице за все сегодняшние выкрутасы.
Однако в квартиру вошла не строптивая девица, а Степанов
Павел Андреевич, отец Степанова Ивана.
— Здрасьте, — хмуро сказал он историку. — Ингеборга просила
передать, что она извиняется, что вас… того… заперла.
— Да ничего, — пробормотал тот, — я альбомы смотрел… и еще
телевизор…
И он густо покраснел.
Ни альбомы, ни телевизор его не интересовали. Все сорок
минут он старательно шарил по ящикам письменного стола и гардероба, надеясь
разыскать что-нибудь… эдакое, интересненькое, пикантное.
Павел Андреевич посмотрел на него внимательно и сказал
только:
— Ну да…
Не снимая ботинок, он прошел в гостиную, сел к столу,
положил на его сверкающую поверхность тяжелые руки и попросил душевно:
— Вы мне не расскажете, зачем бывшая супруга приезжала в
школу?
Валерий Владимирович уж давно был не рад, что затеял весь
этот визит.
Никакая баба, даже такая сексуальная штучка, как Ингеборга,
не стоила неприятностей, которые могли бы приключиться, узнай начальство о том,
что он всем заинтересованным сторонам растрезвонил важную, а может, и конфиденциальную
информацию. И сейчас, стоя перед столом, за которым, сложив руки, сидел Павел
Андреевич, он чувствовал себя очень неловко, как двоечник на педсовете.
Ну кто мог предположить, что она кинется звонить и
докладывать!
