Слова давались ему с трудом, как будто в горло напихали
резаной бумаги.
Всего пару дней назад он услышал, как Саша — его Саша! —
говорила по телефону, и разговор этот не оставлял никаких сомнений в том, что
она знает об убийстве Володьки Муркина гораздо больше, чем хочет показать. Он
старался не думать об этом, откладывая все свои думы на потом, словно «потом»
будет проще и появится возможность как-то примириться с этим и жить дальше. Он
не очень представлял себе это спасительное «потом», но знал — начни он думать
всерьез, и произойдет то самое худшее, чего он боялся и о чем старался
позабыть, потому что предотвратить все равно было не в его силах.
Он всегда отлично умел рассчитать свои силы и всегда знал,
что ему по силам, а что нет. Может, если бы он не знал этого так хорошо, он
смог бы что-то изменить?..
Прораб смотрел на него с сочувствием, как отец на
сына-подростка, которого впервые в жизни побили одноклассники.
Степану казалось, что он все знает и старательно
прикидывается, чтобы никому не усложнять жизнь.
Почему-то Степана это злило.
— Ну что ты молчишь, Петрович?
— Я с тобой поговорить хотел, — сказал прораб виновато, — я
понимаю, что сейчас не ко времени, но…
— А до завтра никак нельзя отложить?
— И до завтра можно, Андреич, — пробормотал прораб,
поднимаясь, — конечно, можно. Что ж я, не понимаю, сколько всего на тебя…
навалилось. Я думал, я тебе помочь смогу.
— Ты мне и так очень помогаешь. И еще больше поможешь, если
в следующий раз некондиционные плиты сразу завернешь, а не заставишь меня с
ними валандаться.
Это был удар не в бровь, а в глаз. Напоминанием о плитах
Степан как бы моментально поставил подчиненного на должное, подчиненное, место.
— Я совсем не про то хотел сказать, Андреич, — пробормотал
совершенно уничтоженный прораб, — я про Муркина хотел… Да это и не важно,
наверное… Ты меня прости, Андреич, что я не в свое дело лезу, просто я думал… А
плиты что ж… Последний раз… Будем следить. Как-то все сразу навалилось, и не
работали несколько дней, а потом сразу столько всего, вот я и того… недоглядел,
но я… Да и бог с ним, с Муркиным этим, а плиты, я знаю, моя ошибка, плиты эти…
Если бы Степан на самом деле услышал хоть слово из того, что
растерянно бормотал прораб, если бы все его мысли не были так
торжественно-печальны, если бы на десять секунд он перестал жалеть себя и
всплыл на поверхность лужи черной меланхолии, в которой он с таким
удовольствием пускал пузыри, и выслушал бы то, что Петрович хотел ему
рассказать, все кончилось бы. Смерть разнорабочего Муркина была бы разъяснена,
и приведенный в движение механизм убийства заклинило бы на следующем обороте.
Но Степан прораба не слушал. Ему было не до прораба и не до
его рассказов. Он думал о несправедливом устройстве мира и горевал над своей
растоптанной верой в людей.
— Поедем домой, Петрович, — предложил он, краем уха отметив
в сбивчивой прорабской речи фамилию Муркина, — у меня в квартире нянька сидит
неотпущенная, а мне еще доехать…
Они вышли друг за другом, и Степан погасил свет в кабинете и
в приемной.
Ни один из них не заметил приоткрытой двери в коридор и не
услышал торопливых и мягких шагов, удалявшихся в сторону лестничной клетки.
С утра начались свеженькие, утренние неприятности.
Спал Степан плохо и потому встал в шесть, злой и
раздраженный, как навозная муха, не получившая свою порцию навоза. От горячей
воды его разморило, от кофе заболел желудок, а от утренних Ивановых воплей
что-то как будто поминутно лопалось в голове и застилало глаза и уши. Иван же,
как назло, был необыкновенно свеж, бодр и общителен.
Приняв на себя ежеутреннюю порцию холодной воды и услышав от
отца, что он супербизон, Иван уселся за стол, скорчил рожу при виде кружки с
морковным соком и принялся подробно пересказывать содержание книжки «Танки»,
купленной вчера на Арбате.
— А зачем вас на Арбат носило? — поинтересовался Степан, не
в силах уследить за сложностями танкостроения двадцатого века в России и ее
окрестностях.
— Ну па-а-па! Ты что? Это же очень большой книжный магазин!
Там сколько хочешь книг можно купить! Ты разве не знаешь?!
Слегка пристыженный, как будто сын уличил его в склонности к
поджогу публичных библиотек, Степан потрепал золотистую макушку.
— А спать ты во сколько лег?
— Да рано, пап! Я так рано не могу слать, но Инга
Арнольдовна сказала, что если я хочу, чтобы она мне почитала, придется ложиться
в девять. Пап, скажи ей, что в девять даже грудные дети спать не ложатся!
— Нет уж, — отказался Степан решительно, — сами
разбирайтесь. Мне разборок с Кларой до конца жизни хватит. Больше не хочу.
Кроме того, она права, твоя Арнольдовна. Если ты хочешь, чтобы она тебе читала,
значит, подчиняйся ее требованиям.
— Пап, но ведь она у нас работает, правильно? И ты можешь ей
зарплату не дать…
Ого! Леночка была бы в восторге!
— Прежде всего, — сказал Степан жестко, — тебя совершенно не
касаются вопросы ее зарплаты. Она сделала нам великое одолжение, согласилась
сидеть с тобой все лето. Иначе мне пришлось бы отправить тебя в какой-нибудь
дом отдыха или лагерь, понял? — Иван только моргал, медленно осознавая, какой
жуткой участи ему чудом удалось избежать. — Кроме того, она учительница и лучше
нас знает, как ребенок должен себя вести, во сколько он должен обедать, во
сколько спать и сколько играть на компьютере. Это тебе понятно, ребенок?
Иван кивнул. Он знал, что сейчас безопаснее всего кивнуть,
не раздражая и не нервируя отца, а то потом с ним хлопот не оберешься.
Закричит, покраснеет, станет сильно и страшно топать, собираясь на работу, а
Иван весь день будет томиться чувством вины и придумывать, как бы им вечером
получше помириться, а отец еще, может, и придет поздно, и тогда помириться не
удастся до завтра, и завтрашний день будет испорчен тоже… У Ивана была довольно
трудная жизнь, и поэтому он все понимал немного не как обычный ребенок.
Инга Арнольдовна явилась секунда в секунду. Не опоздала,
даже несмотря на то что вчера уехала чуть не в двенадцать. Это было прекрасно,
что она не опоздала, за все время службы она вообще не опоздала ни разу. Умение
не опаздывать шло в Степановой шкале ценностей сразу за чувством юмора и
непосредственно перед верностью Родине, но в это утро Степан не мог оценить его
по достоинству. Его все раздражало.
— Надеюсь, что сегодня вы приедете раньше, чем вчера? —
спросила она довольно язвительно, но не без сладости в голосе. — Мне не
нравится ездить по ночам, даже в такси.
