Но он ее даже не слышал.
— Да! — сказал Степан отрывисто.
— Павел Андреевич, это Хорошилов Сергей, я из вашего офиса…
Голос был совсем незнакомый. Степан не знал никакого
Хорошилова Сергея из офиса.
— Я охранник, Павел Андреевич, — пояснил голос неуверенно, —
с Большой Дмитровки… Вы меня слышите, Павел Андреевич?
— Слышу. — Степан уже знал, что там, в офисе на Большой
Дмитровке, что-то случилось, и что он сейчас об этом узнает, и что изменить уже
ничего нельзя потому, что это уже случилось, случилось, и деваться ему, Павлу
Степанову, некуда.
— У нас ЧП, Павел Андреевич. Вы можете приехать?
— Да, — сказал Степан. — Могу. Минут через пятнадцать
приеду. Жертвы и разрушения есть?
Инга Арнольдовна посмотрела на него как на полоумного, а
замерший соляным столбиком Иван напрягся еще больше. Степан отвернулся от них.
— Жертв нет, — доложил Сергей Хорошилов, — но вам, наверное,
лучше приехать, Павел Андреевич.
— Сейчас буду. — Степан осторожно положил смолкшую трубку в
пепельницу и за воротник притянул к себе Ивана. — Ну что ты так пугаешься,
дурачина? Просто у меня дела. У меня всегда… дела.
— У тебя неприятности, да, пап? — В глазах у него прыгал
страх, и Степан ненавидел себя за то, что его сыну было так страшно.
— У меня все время какие-нибудь неприятности. — Он старался
быть как можно более убедительным. — Ничего такого. Я справлюсь. Только ты,
пожалуйста, не пугайся так сильно.
Он положил ладонь на золотистую макушку и посмотрел на Ингу
Арнольдовну.
— Я должен уехать, — сказал он, хотя это и так было
совершенно ясно, — вы сможете с ним побыть еще часок? Если нужно, я заплачу
дополнительно, и домой вас отправлю на такси, и за такси тоже заплачу…
Она выслушала всю тираду совершенно хладнокровно.
— Да, — сказала она и повернулась к Степану спиной, чтобы
достать с полки чашки, — конечно, мы вполне сможем еще немного побыть вместе с
Иваном. Только я считаю, что, прежде чем уехать, вам непременно следует выпить
чаю.
Акцент — или не акцент, а какая-то странность речи —
неожиданно проступил особенно отчетливо, и Степан подумал, что она, наверное,
начинает так говорить, когда злится или чего-нибудь не понимает.
— Я не могу сейчас ничего пить, — пробормотал он. — У меня
ЧП на работе.
— Оно ведь все равно уже произошло, — отрезала Инга
Арнольдовна и показала глазами на Ивана. — Десять минут вряд ли будут иметь
значение. Садитесь, Павел Андреевич.
Она что, совсем ничего не понимает? Сказано же —
неприятности на работе! Чаи распивать ему некогда, ведь ему даже неизвестно,
что именно там стряслось! Хорошо, если на самом деле трупов нет!
— Пап, садись! — словно очнувшись, заверещал Иван и поволок
в сторону тяжелый стул, чтобы отцу было удобнее сесть и не осталось никаких
сомнений, стоит или не стоит пить чай. — Садись, пап! Это же очень быстро, пять
минут всего. И молока можно налить, чтобы было похолоднее!..
— Вот ваша чашка. Вы в самом деле будете с молоком? Нет? Так
я и думала. Это печенье. Пока Валентина Ивановна убиралась, мы испекли. Иван,
давай сыр и ветчину, я думаю, что мы должны предложить твоему отцу бутерброды.
Иван, какой джем ты будешь, малиновый или клубничный?
Мягко чмокнул закрывшийся «Электролюкс». Щелкнула крышка на
щегольской немецкой банке с джемом. Звякнула ложечка. Вода полилась в кружку с
тем особенным глухим звуком, который может издавать только крутой кипяток.
Запахло свежезаваренным чаем, малиной и булками.
Степан схватился за карман, в котором должны были быть
сигареты.
Эти звуки и запахи были из другой жизни. Не из жизни Павла
Степанова. Они не могли и не должны были иметь к нему отношения. Они
расслабляли. Уничтожали оборону. Их следовало срочно заглушить. Вот… хоть
сигаретами.
«Успокойся, — приказал он себе, — она затеяла это вовсе не
для того, чтобы поймать тебя на чем-нибудь. Она затеяла это ради твоего сына,
которого до дрожи напугал телефон. С ним нужно попить чаю, и он удостоверится,
что все не так страшно».
— Ты не жди меня, ложись спать, — сказал Степан, прихлебывая
чай, — Инга Арнольдовна меня дождется, а ты не жди.
— А она до тебя не уедет? Инга Арнольдовна, вы не уедете?
— Я же не оставлю тебя одного в пустой квартире, — ответила
она рассудительно, — зачем ты еще кладешь сахар? Вполне достаточно джема.
— Я люблю, когда сладко, — сказал Иван упрямо, и Степан
покосился на него из-за своей кружки. Очевидно, эти разговоры велись уже не в
первый раз, и в Ивановом тоне звучали знакомые капризные нотки, что означало,
что он уже вполне пришел в себя, для того чтобы спорить и отстаивать свои права
на сладкий чай.
Да. Прибалтийская крыса вполне знала свое дело. И совершенно
очевидно, она знала его лучше, чем идиотка Клара, дай Бог ей здоровья и счастья
в личной жизни.
— Большое спасибо, — неловко сказал Степан Инге Арнольдовне
и даже как будто поклонился слегка. Они некоторое время рассматривали друг
друга, а потом он добавил:
— Все было очень вкусно. Печенье особенно.
Она молча кивнула.
Иван, совершенно успокоенный, выскочил его проводить и
только попросил напоследок:
— Ты все-таки постарайся не очень поздно, пап.
— Я постараюсь, — пообещал Степан.
Ингеборга услышала, как хлопнула входная дверь, как щелкнули
замки, и мимо нее, топая, промчался Иван, чтобы посмотреть с балкона, как отец
сядет в машину.
«Все было очень вкусно. Печенье особенно».
Она усмехнулась и поставила в раковину его пустую кружку.
Он так и не попробовал печенье — она знала это совершенно
точно, — поэтому не мог знать, вкусное оно или нет.
Он благодарил ее вовсе не за чай и не за печенье.
Странный человек Павел Степанов.
* * *
На лестничной клетке курил прораб, и Степан до того
изумился, что даже не сразу ринулся из лифта в коридор, где громко
разговаривали какие-то люди и пылал свет. Прорабу было совершенно нечего делать
в офисе, да еще в одиннадцатом часу вечера.
— Здорово, Петрович. Ты как тут оказался?
