Хорошая девочка. Молодец.
А этот… распустился. Давно пора укорот дать. А то еще — Боже
избави — совсем из-под контроля выйдет!
— Поезжай, — велела мать, жуя колбасу, — поезжай, но с ним
не разговаривай. Ни о чем. Он должен чувствовать свою вину. И спать сегодня
ложись отдельно. Обязательно поплачь. Так, чтобы он видел. Как только приедете,
сразу же мне позвони, а то я буду волноваться! Что это еще за фокусы!
Мать фыркнула и отрезала себе еще ломоть колбасы, а
безутешная Валя, повздыхав, потащилась вниз, к мужниной машине.
Муж, совершенно бесчувственный и чужой, сидел и мрачно
барабанил пальцами по рулю. Как только она уселась рядом, он включил зажигание
и рванул с места, ни разу не взглянув в ее сторону, хотя, как только машина
тронулась, она начала плакать и была безутешна до самого дома.
Когда они заходили в квартиру, телефон уже надрывался, и
Валя была совершенно уверена, что звонит мама. Слегка струсив — придется
отчитываться, а тактика безутешных рыданий никакого ощутимого результата не дала!
— Валя решила к телефону не подходить и надолго закрылась в ванной наедине со
своим горем.
Однако когда через полтора часа она вышла из ванной,
порозовевшая и благоуханная, но по-прежнему безутешная, супруг под дверью не
слонялся, а лежал на диване в гостиной, закинув руки за голову.
— Валь, телефон я выключил, — сказал он, морщась. — Мамаша
три раза звонила. Ты бы с ней поговорила.
Жена предприняла героическую попытку перенести борьбу на
половину поля противника.
— Послушай, Вадик, — начала она, и голос ее задрожал от
негодования и горя, — я не знаю, что там произошло сегодня у тебя на работе, но
ты должен понимать, что ведешь себя совершенно неприлично! Моя мать больной
человек, а у тебя хватает совести не приезжать, когда ты знаешь, что ей
требуется лекарство!.. А теперь, оказывается, ты даже не хочешь поговорить с
ней! Она целый день нервничала, потому что ты не ехал, и вообще, с твоей
стороны это просто подло…
На этом месте совершенно вышедший из-под контроля муж
поднялся с дивана и захлопнул дверь перед самым жениным носом.
Это было… неслыханно. Это было… оскорбительно, унизительно,
опасно, наконец!
Конечно, Валя была твердо убеждена, что она — совершенство,
доставшееся по случаю серой посредственности, но все же она понимала, что эта
самая посредственность обеспечивает ей именно тот образ жизни, о котором она
мечтала и грезила, начиная с детского сада.
Она ничего и никогда не делала.
Она даже почти не контролировала приходящую уборщицу —
зачем?! Она и магазины-то не слишком жаловала, и рестораны, именно потому, что
они требовали массы усилий — нужно было вставать с дивана, выключать «Унесенных
ветром», выбирать одежду, тащить себя в машину, а потом весь вечер сидеть на
людях, держать спину, поддерживать — Боже сохрани! — беседу, если в ресторане
Чернову нужно было с кем-то встречаться.
Она ненавидела все это.
Ей хотелось… отдыхать. От чего именно она должна отдыхать,
Чернов не слишком понимал, но постепенно она все ему объяснила.
У нее было трудное детство и очень трудная юность. Она росла
без отца, часто и подолгу болела, подруг у нее не было, а те, что были, жили
как-то… веселее, страдать не любили, и она быстро с ними расставалась. Она рано
начала работать, и работала много и тяжело. Чернову — Господи, какие мужики
легковерные идиоты! — даже в голову не приходило выяснить, над чем, собственно,
она столь тяжко трудилась.
А трудилась она в районной поликлинике. Регистраторшей.
«Я понятия не имею, где ваша карточка! А к зубному на прием
надо с утра записываться, а вы полдня продрыхли, дедуля! Когда в последний раз
вы были у врача? Не по мните?! Ну а я при чем? Ищите сами где хотите, мне-то
что?! Ну вот, вот, туда и идите, где были! А не помните, так вылечите свой
склероз сначала, а потом ко мне приходите!»
Так она работала года четыре, пока однажды ее случайно не
услышал новый главврач — молодая мрачная баба, предпочитавшая зеленую
хирургическую форму стандартным белым халатам и, по слухам, до их поликлиники
работавшая в военных госпиталях то ли в Ташкенте, то ли в Джелалабаде.
Послушав нежную Валю, баба-главврач — истеричка чертова, вот
кому лечиться-то нужно! — за шиворот выволокла недоумевающую регистраторшу
из-за обшарпанной стойки, на глазах у потрясенных больных и персонала
проволокла ее прямиком в отдел кадров и там быстро и деловито написала в
трудовой книжке: «За халатное отношение к работе…»
Через пять минут Валя с узелком, в котором были собраны все
ее пожитки — сменные туфли, шаль на случай холодов, кипятильник и трудовая
книжка с записью «За халатное отношение», — уже брела домой, утирая горькие
слезы.
Конечно, мама попыталась урезонить истеричку глав-врачиху: и
на прием ходила, и письма в инстанции отправляла, и в общественную приемную
районного депутата записалась, но ничего не помогло. Главврачиха оставалась на
своем месте, а в депутатской приемной маме посоветовали шума не поднимать —
глав-врачихин муж оказался медицинским генералом, на днях получившим Героя
Советского Союза, о чем написала всесильная в те времена газета «Правда».
На этой патетической ноте Валина карьера завершилась, но
Чернову об этом знать не полагалось. Для него она была вечной труженицей,
получившей неожиданную возможность чуть-чуть передохнуть.
В конце концов, замуж для того и выходят, чтобы быть «за
мужем». Вот она и была «за мужем», и что тут плохого?
Плохо было только одно — она целиком и полностью зависела от
этого самого мужа, и не было никаких гарантий, что завтра он не выставит ее вон
с узелком и записью «За халатное отношение…».
Она делала все, чтобы этого не произошло. Она была твердо
уверена, что, если будет контролировать каждое его движение, если заставит его
думать о ней каждую секунду, если он должен будет ежедневно служить ей или ее
матери, у него не останется ни сил, ни времени ни на что — или кого! — другое.
Такое у нее было представление о жизни.
И вдруг, впервые за десять лет, ее муж вышел из-под
контроля. Это было как-то… очень неожиданно и совсем некстати. Она понятия не
имела, что с ним таким, вышедшим из-под контроля, делать.
Кроме того, она боялась матери, с которой предстояло
объяснение.
Что Валя ей скажет? Что тактика слез и тяжких вздохов
неожиданно стала неактуальной? Что мужу наплевать на ее зареванное личико и
перспективу провести одинокую ночь в гостиной на диване? Что нужно срочно
выработать какую-то другую тактику, отличную от предыдущей и очень — очень! —
действенную?!
