Саша? Саша?!
Лучшая из всех известных ему женщин. Единственная, кто не
пугал и не мучил его.
Он сел в машину, запустил двигатель и отъехал за угол.
Толстые пальцы сами по себе барабанили по рулю, и он вдруг
удивился, что у него такие толстые пальцы.
Леночка звала его жирной свиньей. Он и есть жирная свинья.
Жирная трусливая свинья Он решительно достал телефон и набрал номер.
— Черный, — сказал он, когда ответили, — ты только меня не
перебивай. Я тебе сейчас… расскажу.
Он рассказал все, что видел и слышал, и приказал Чернову
думать. После этого ему стало еще хуже, чем было.
«Сейчас я приеду домой, обниму Ивана, подышу ему в макушку,
и все будет хорошо. Все будет хорошо. И на все остальное мне наплевать, мать
вашу! Наплевать…»
* * *
Едва открыв дверь в квартиру, он понял: что-то случилось.
С ключами в руках он замер, как насторожившаяся собака,
которая верхним чутьем пытается уловить, что не правильно в окружающем ее
привычном мире.
Первое, что было совершенно не правильно, — это то, что
где-то хохотал Иван. Не рыдал. Не орал. Не бился в истерике, а хохотал.
Второе — не работал телевизор. Степан не слышал ни
сокрушительной стрельбы, ни политических новостей, ни воплей восторженных
зрителей.
И еще чем-то пахло. Чем-то таким, отчего у него вдруг стало
пусто и гулко в животе и показалось, что он немедленно умрет, если не съест
этого… что так пахнет.
Забыв снять ботинки, зажав в кулаке ключи, осторожно, как
сапер, боящийся нарваться на мину, он двинулся в глубь квартиры, заглядывая по
дороге во все двери.
В Ивановой спальне горел свет. Иван, по-турецки скрестив
ноги, сидел в кровати на одеяле и хохотал так, что время от времени заваливался
на бок в приступе буйного восторга.
На полу, под торшером, тоже скрестив ноги, сидела — Степан
закрыл глаза и пошатнулся — прибалтийская крыса Инга Арнольдовна и читала в
лицах «Трое в лодке, не считая собаки».
«Этого не может быть. Я ошибся квартирой. Или домом. Или
жизнью».
И еще он подумал: «Хватит. На сегодня мне уже хватит
удовольствий. Я больше не вынесу».
— Добрый вечер, — проговорил он мрачно, — что тут
происходит?
Развеселая парочка разом встрепенулась и замерла, одинаково
вытянув шеи.
— Папка! — завопил Иван. — Папочка приехал!
И кинулся ему на шею. Как правило, по вечерам он прятался за
диваном.
Степан растерянно подхватил его, стукнув по спине портфелем,
который он так и не догадался отпустить, и потерся щекой о золотистую макушку и
даже чуть-чуть подышал в нее.
И ему стало легче.
— Прошу прощения за вторжение, — проговорила прибалтийская
крыса сдержанно, — но у нас не было другого выхода.
— Как вы сюда попали? — буркнул Степан.
— Клара Ильинична не пришла! — заорал Иван ему в ухо и
запрыгал на нем, как бандерлог на пальме, вцепившись руками и ногами. — Не
пришла, не пришла, не пришла!! И Инга Арнольдовна повезла меня домой!
— А мне нельзя было позвонить? — Он сам не понимал, что с
ним, почему он так злится, что хочет изобразить. Гнев? Неудовольствие? Все, что
угодно, кроме того, что изобразить бы следовало, — благодарности. Все уже было
ему ясно — произошел некий форс-мажор, и эта… как ее… Ингеборга этот форс-мажор
ликвидировала. Ну и спасибо ей большое!.. И до свидания!..
— Мы вам звонили, — сказала она все так же сдержанно, — и на
работу, и на мобильный. На работе вас не было, а мобильный…
— Да, — перебил он, — знаю. Не отвечал.
Он вдруг так устал, что ему расхотелось жить. Вообще жить, а
не только задавать вопросы и выслушивать ответы.
— Подожди, я руки помою, — сказал он Ивану и опустил его на
диван.
Он вымыл руки, вышел из ванной, уселся за стол в гостиной и
потер лицо. Потом потянулся за телефоном.
«На удивление милый и общительный человек», — подумала
Ингеборга, глядя в его солдатский затылок.
— И что, Клара Ильинична совсем не пришла? — не
оборачиваясь, спросил он как бы в пространство, но, надо полагать, у нее.
— Пришла, — призналась Ингеборга, решив, что терять ей,
кроме жизни, все равно нечего, — она пришла, час побыла с мальчиком, и я ее
уволила.
Трубка упала из толстых пальцев и грохнулась на стол с
противным пластмассовым звуком.
— Представляешь, как здорово, пап? — спросил в дверях Иван.
Он стоял, завернувшись в плед, который простирался за ним, как шлейф. Мордаха у
него была счастливой. — Она больше не придет, мне Инга Арнольдовна обещала!
Представляешь, пап?!
— Да, — согласился Степан, — представляю. Так, а теперь
объясните мне, что, в конце концов, произошло?
— Я уволила вашу няньку, потому что это никакая не нянька,
а… — она поискала слово, — профессиональная садистка. Она даже двух слов не
может сказать спокойно. Она терроризирует ребенка, как будто это ее главная
задача. Она его унижает, заставляет выполнять ее идиотские приказания…
— Да вам-то что за дело, черт вас побери?!
— Да не меня черт побери, а вас черт побери! У вас нежный,
милый, душевный мальчик, а вы растите из него неврастеника и лгуна! И все
потому, что вам нет до него никакого дела!
— Значит, вам есть дело?!
— Мне есть!
— По какому праву вы вмешиваетесь в нашу жизнь?! Кто вас об
этом просил? Что вам здесь нужно? Хотите, я заплачу вам за доставку моего
ребенка, и проваливайте отсюда! Только для начала верните на место мою няньку!
— Найдите другую няньку, если не хотите, чтобы ваш сын
пропал окончательно! Во что вы превратили его жизнь?! Он ждет вас с работы так,
как будто его должны выпустить из тюрьмы, а вы ничего не замечаете! Он совсем
вам не нужен, бедный малыш, и вы даже не думаете о том, что ему плохо с этой
женщиной!
— А с какой женщиной ему будет хорошо?! Где я ее возьму?!
Вот завтра кто приведет его из школы? Кто даст ему поесть? Кто будет делать с
ним уроки?! А?! Я вас спрашиваю?!
— Вы заберете, и вы будете делать! Он ваш сын!
— Я не могу! Я работаю!
— Вы отец!
