На курортах почему-то следовало искать романтического
уединения, которого он не желал, но искал по долгу службы.
На яхте ее укачивало. От арбуза у нее случалось расстройство
желудка, и два дня нужно было сидеть в номере, держа ее слабую холодную руку. В
бар они спускались только вдвоем и пили только томатный сок. Где-то дня через
два после избавления от расстройства желудка она непременно обдирала о камни
нежную ступню и больше не могла купаться. И они переставали купаться.
Она никогда и нигде не работала, но время от времени
записывалась на какие-нибудь курсы, например, под названием «Язык и
цивилизация». На время посещения курсов она превращалась в бизнес-леди, что
означало отсутствие еды и чистых рубашек. Курсы заканчивались, она
сворачивалась в клубочек в уголке дивана и смотрела «Унесенных ветром». Этих
«унесенных» Чернов ненавидел.
За мамашей тоже следовало ухаживать, подносить лекарства,
хотя, как писали в каком-то романе, «может, он и был нездоров, но никто не
помнил, чтобы хоть раз он был болен».
Дочь она называла «мое сокровище», а при виде несовершенства
зятя только вздыхала смиренным вздохом богородицы.
Он разлюбил жену очень быстро, года через три, наверное. Он
не только разлюбил ее, но и все про нее понял. Понял, оценил, взвесил — и
остался. Разводиться было лень и некогда — тогда как раз началась самая работа,
«Строительные технологии» только родились, и компания, как грудной ребенок,
забирала все силы. Да и не знал он тогда, зачем ему разводиться.
Потом появилась Саша Волошина, и Чернов совсем приуныл.
Но думать об этом было никак нельзя и даже опасно.
Для начала он должен найти выход из положения и удержать
себя в рамках пионерских романтических отношений с Сашей.
У Вадима Чернова была железная воля, и он был уверен, что в
этих рамках он себя удержит. Или… почти уверен.
С выходом было сложнее. Пока никакого просвета в черном
тоннеле он не видел и даже не представлял себе, в какую сторону нужно
двигаться, чтобы выбраться из него.
Когда к пяти часам вернулся Степан, Чернов по-прежнему сидел
за его столом, закинув за голову большие загорелые руки.
— Ты чего? — спросил Степан, отдуваясь. На улице было жарко,
а кондиционер в машине не работал с прошлого лета.
— Ничего, — пожал плечами Чернов, посидел еще секунду,
поднялся и вышел. Через пять минут он устроил жуткий скандал в отделе
маркетинга, который к выставке в Нижнем оказался совсем не готов, по крайней
мере по черновским понятиям о готовности. Скандал бушевал довольно долго и стал
затихать, только когда до приезда немцев оставалось минут десять.
Немцы прибыли вовремя и отняли у руководства «Строительных
технологий» вдвое больше времени, чем руководство рассчитывало. Они отбыли
только в девятом часу, очень довольные — или делающие такой вид. Чернову к тому
времени уже раз шесть позвонила супруга, ожидающая немедленной доставки
гуманитарной помощи и медикаментов. На седьмом звонке Чернов мобильный выключил
и сразу после совещания уехал.
За Черновым понуро потянулся отдел маркетинга, не посмевший
убраться домой до отъезда самодура-начальника. Остались только компьютерщики,
которые по свойственной всем компьютерщикам привычке предпочитали работать по
ночам.
И Степан собрался домой, с тоской думая об обязательном
антрекоте на ужин и о таком же обязательном, как антрекот, скандале с сыном.
Он проверил кондиционеры, похлопал себя по карманам,
удостоверясь, что телефон с ним, пыхтя, выудил из-под стола портфель, погасил
свет и захлопнул дверь. В офисе было по-вечернему просторно и тихо, как в
библиотеке, и по-библиотечному же светились синие люминесцентные лампы над
кадками с диковинными растениями. Эти растения в кадках, как и зеленый
ковролин, и плотные зеленые жалюзи, были Сашкиной затеей и потому очень
нравились Степану.
Он свернул было к лифту, но увидел распахнутую дверь в ее
комнату и решил узнать, почему она до сих пор не ушла.
Он был уже на пороге, оставалось сделать только один шаг и
зарычать — его очень веселила мысль о том, как он сейчас ее напугает.
Непонятно, что остановило его. Толи какое-то предчувствие,
то ли инстинкт, заставивший его замереть за секунду до того, как она произнесла
больным, замученным, чужим голосом:
— Господи Боже мой…
Степан застыл, как в детской игре, не успев опустить ногу.
Он даже не понял в первую секунду, что слышит ее, Сашин,
голос, так он был ужасен. Степан еще ничего не понял, но уже знал — что-то
случилось.
Ничего нельзя изменить — что-то случилось.
— Хорошо, — сказала она совсем рядом, — я согласна. Да, да!
Никто не знает. Я согласна на все.
И еще спустя секунду, почти шепотом:
— Господи, я была уверена, что все кончилось…
Щелчок — она положила трубку. И заскулила, тихо и жалобно,
как побитый щенок.
«Нужно уходить. Сейчас она почувствует мое присутствие, и
мне придется сознаться в том, что я все слышал, а ей придется что-то мне
объяснять».
От этой мысли у него взмок висок.
«Я не хочу слушать. Не стану слушать ее ложь. Она непременно
мне солжет, и это будет конец всему. Всему. Я не желаю знать, что она скрывает.
Черт побери, я хочу, чтобы эта женщина осталась в моей жизни. Мне нужно, чтобы
она осталась. Просто необходимо!»
Он сделал шаг назад. Мягкий ковролин — Сашина затея! —
заглушал шаги. В коридоре было по-прежнему пусто.
— Кто там? — словно очнувшись, вдруг спросила она совсем
рядом. — Здесь кто-то есть?
До лифта было два шага, до лестницы — один.
Тяжело дыша и обливаясь потом, он выскочил на лестницу,
взбежал на один пролет и замер, как преступник, которого чуть было не поймали
на месте преступления.
По мягкому ковролину прошелестели шаги, она пробежала мимо
лестничной клетки, и каблучки зацокали по плитам лифтового холла. Степан на
лестнице перевел дыхание и прислушался.
Каблучки вернулись на ковролин, удалились, вновь
приблизились и снова зацокали — Саша выскочила на лестницу.
Он видел внизу, в проеме, между полированными лестничными
перилами, платиновые волосы и чувствовал, как оттуда веет чудовищным страхом,
как могильным духом из склепа. Она потопталась на площадке, заглянула вниз,
что-то пробормотала и изменившейся старушечьей походкой побрела к своей
комнате.
Из осторожности — а может, из трусости — Степан постоял еще
минуты две, потом пошел, но почему-то не вниз, а вверх, дошел до пятого этажа и
оттуда вызвал лифт. В голове у него гудело.
