Или не явно?
Или не происходило?
Повинуясь чему-то странному, что вдруг пришло ему в голову,
то ли где-то увиденному, то ли когда-то вычитанному, Степан сунул руку в
темнеющую дверную щель, нащупал хлипкий дээспэшный стульчик, притулившийся
справа от входа в вагончик, и наугад подтащил его к двери.
— Что ты там возишься, Степ? — спросил Белов, уткнувшись в
Володькину тетрадку. — Ключ потерял?
— Палец прищемил, — ответил Степан и запер дверь.
Ловушка была так себе, не очень. Прямо скажем, и не ловушка
вовсе, но ничего лучшего с ходу не придумалось.
Если кто-то полезет среди ночи в вагончик — непременно
уронит стул, наделает шума, залает Веста, кто-нибудь прибежит, и взломщика
застукают.
Если этот кто-то будет осторожен и умен, ничего не
произойдет.
Отлично, ничего не скажешь. Главное, умно.
Чернов, конечно, никуда не уехал. Сидел в вагончике, задрав
ноги на стол, и читал какую-то засаленную книженцию без обложки. Вид у него был
мрачный.
— Ну что? — спросил он, пристраивая книженцию на живот. —
Нашли клад?
— Клад не нашли, — сказал Степан. — Нашли манускрипт с
загадочными письменами.
— Что? — переспросил Чернов. — Какой такой манускрипт?
Степан подозревал, что это детское простодушие — часть
какой-то сложной игры, в которую Черный играл всю жизнь с непонятной для
Степана целью. Степан был уверен в этом потому, что иногда Чернов переигрывал,
комедия переливалась через край, и он начинал барахтаться, нащупывая привычное
русло туповатого мужицкого простодушия.
Зачем?
В кого он всю жизнь играл? Кого изображал?
— На, посмотри. — В голосе Белова было чуть-чуть ревнивой
досады, как будто он был уверен, что тетрадка так и останется их общей со
Степаном тайной, в которую они больше никого не станут посвящать. — Это и есть
манускрипт. Знаешь такое слово?
Чернов одним движением пролистал тетрадку и вопросительно
посмотрел на Степана.
— И что это означает?
— Если б я знал, — кряхтя, сказал Степан. Портфель был
задвинут глубоко под стол, и он пытался дотянуться до него, не вынимая себя из
кресла, в которое сразу же плюхнулся.
— Даты, — себе под нос пробормотал Чернов, — цифры. Платежи
какие-то. Суммы все время разные. Сто баксов. Восемьсот баксов. Пятьдесят.
Семьдесят. Двести. Нет, миллионером он все-таки не был.
— Похоже, он во что-то играл, — заметил Белов как бы в
размышлении. — В рулетку или что-то вроде этого.
— И все время выигрывал, что ли? — спросил Степан. Он добыл
из-под стола портфель, засунул в него папку с бумагами и теперь думал, не
сунуть ли туда же и телефон. В кармане он ему всегда мешал, но из портфеля его
было дольше доставать.
— Почему? — удивился Белов.
— Там все суммы записаны одинаково, Эдик. Это означает, что
он все время делал с ними что-то одно — или получал, или отдавал. Если бы и то
и другое, он бы их по-разному записывал.
— Не факт, — сказал Белов быстро.
— Да на самом деле почти что факт, — подал голос Чернов. —
Он бы плюсы-минусы ставил или разными чернилами рисовал.
— Это так в детективах пишут?
— Это и без детективов ясно.
— Конечно, как же может быть что-нибудь неясно! Ты у нас
такой проницательный!
— Я не проницательный, я просто умею думать.
— Это тебе только так кажется, Вадик…
— Стоп, — приказал Степан негромко. — Ничья. Ноль — ноль.
Все по домам.
— Паш, не надо нас разнимать как пацанов, — сказал Чернов
злым голосом и одним движением поднялся из кресла. Книженция полетела на пол. —
Я не твой сын, блин, и мне не семнадцать лет. Только я никому не позволю делать
из меня идиота!
— Никто не делает из тебя идиота… — начал было Белов, но
Чернов не дал ему договорить:
— Так что ты найди себе другой объект для развлечений,
Эдик!.. Не доводи до греха!..
— До какого еще греха?.. — пробормотал Белов.
Топая по хлипкому полу с такой силой, что на Степановом
столе повалилась подставка для ручек, Чернов прошагал к двери, рванул ее, чуть
не сорвав с петель, и выскочил на улицу. Все время он бормотал себе под нос
какие-то невнятные ругательства и угрозы. Хлопнула дверь машины, заревел мотор,
и «лендкрузер», набирая скорость, вылетел с площадки.
— Обалдел мужик совсем, — сказал Белов как-то не слишком
уверенно, — ну на что это похоже?
— А что ты к нему лезешь все время? И учишь, и учишь, и
намекаешь, и усмехаешься многозначительно?! Что ты ведешь себя, как будто он в
пятом классе, а ты в десятом?! — Степан повесил портфель на плечо и тоже
прошагал к двери. — Ваши дрязги в ближайшие две недели я разнимать не
собираюсь. Некогда мне! У меня труп на территории и отставание от графика
опупенное! Женитесь, разводитесь, топитесь, море рядом! Делайте что хотите! —
Как обычно, он гневался вполне натурально и где-то даже искренне, но все время
помнил о тетрадочке, лежащей у него в портфеле, и о загадочных записях.
«Посмотрю еще, разок перед сном», — решил внутренний,
скрытый от посторонних глаз Павел Степанов, а наружный закончил устало:
— Как вы мне надоели. Оба. И разбираться в ваших высоких отношениях
я больше не буду, так и знайте!
Он кивнул сердитому Белову и побрел к своей машине.
На запах весеннего леса и поднимающуюся в светлом небе
золотистую, как будто прозрачную луну он больше не обращал никакого внимания.
Было около десяти часов вечера.
К одиннадцати он приехал домой, ознакомился со списком
преступлений, совершенных Иваном, выволок преступника из кровати, в которой он
думал отсидеться, и долго орал, ненавидя себя и угождая Кларе Ильиничне.
Насладившись свершившейся местью, Клара Ильинична отбыла домой, а Степан пошел
к Ивану мириться. Иван лежал на своем месте бесформенным холмиком — накрывшись
с головой, — и тут Степан отдернул одеяло, обнаружилось, что он уже не плачет и
только бормочет что-то, строго глядя перед собой.
— Отдал бы ты меня маме, — сказал он горько, когда Степан
силой заставил его сесть. В лицо отцу он не смотрел. — Я ведь тебе совсем не
нужен. Мужчине с ребенком тяжело. Ребенок матери только нужен, а не отцу…
