Он оглянулся и озабоченно взглянул Степану в лицо.
— Наш капитан? — уточнил Степан и, не выдержав, вытащил себя
из-за стола и пристроился за плечом Чернова.
— Он самый.
Капитан Никоненко уже выбрался из красной «пятерки»,
захлопнул дверь и потянулся, давая всем желающим возможность как следует себя
рассмотреть. Потом он повел широкими, вполне кинематографическими плечами,
напомнив Степану Сергея Сергеевича Паратова в исполнении Никиты Михалкова, и не
спеша двинулся в сторону их вагончика.
Степан отступил назад и плюхнулся за стол со всем
проворством, на которое только был способен.
— Павел Андреевич, приехали из милиции, — доложила из
«предбанника» глупая Тамара.
— Вижу, — буркнул Степан, уставившись в очередной факс.
Капитану Никоненко вовсе незачем было знать, как ждет Павел
Андреевич Степанов того, что он скажет. Как ждет, как трусит, как гадает про
себя, с чем капитан приехал, как не уверен в том, что его собственное лицо
приготовлено к встрече с капитаном должным образом…
Под тонкой вагонной стенкой отчетливо протопали капитанские
ботинки, проскрипела лесенка, открылась дверца. Даже не поднимая глаз от факса,
Степан увидел, как прораб втянул голову в плечи.
— Добрый день! Мне бы господина Степанова повидать. Только
не говорите мне, что его нет, милая барышня!
— Да я и не собиралась, — пробормотала Тамара.
— И правильно делали, что не собирались, — продолжал
резвиться капитан Никоненко, — ибо со свойственной мне смекалкой я моментально
уличил бы вас во лжи. Машина господина Степанова подсказала мне, что и хозяин
должен быть где-то неподалеку.
Дверь в «кабинет» была распахнута, так что весь спектакль
шел в прямом эфире. Одно только огорчило капитана Никоненко. Огорчило сразу,
как только он шагнул в вагончик, и гораздо более сильно, чем можно было
ожидать. На месте персиковощекой и бежево-золотистой Клаудии Шиффер сидела
какая-то вовсе невразумительная деваха с наведенными глазами и алым ртом
вампира-профессионала. Дьявольский рот совершенно не вязался с общим простецким
видом и поверг капитана Никоненко в некоторое подобие смущения.
Интересно, а куда же они дели свою Клаудию? В тот раз она
так тряслась и нервничала, что капитан решил даже, что она что-то знает о
смерти разнорабочего Муркина, и с удовольствием планировал, как станет ее
допрашивать.
Не судьба, значит. Не только допрашивать не придется, но и
увидеть — не судьба.
— Хозяева дома? — громко вопросил он, продолжая свое
выступление. Вампирша не выражала никакого желания объявить начальству о
приезде местной милиции. — Войти-то можно?
— Можно, — сказал в дверях Павел Андреевич Степанов, —
здравствуйте, Игорь Владимирович. Мы вас заждались. Тамара, кофе нам, быстро.
Или вам чай, Игорь Владимирович?
— Кофе! — с некоторым даже возмущением воскликнул капитан
Никоненко и пожал протянутую Степанову руку. — Значит, заждались? Могли бы и
позвонить, если так уж ждали. Или подъехать…
Вот оно что.
Подъехать.
Понятно.
Степан звонил капитану Никоненко каждый день. Звонил с
упорством, достойным лучшего применения, да так и не вызвонил.
Значит, нужно было приезжать. Дожидаться под кабинетной
дверью. Беседовать «в личном порядке», как говаривал майор Опилкин, заведующий
военной кафедрой.
«Что ж ты не сообразил, Степан? Или замы тебя запутали
вконец — не езди, не плати, мы еще ничего не знаем, попадем пальцем в небо…»
— Да как подъехать, Игорь Владимирович? Вы со мной даже по
телефону ни разу не поговорили Меня небось взашей вытолкали бы из вашей серьезной
организации — сказали: не звал тебя капитан Никоненко, что ж ты, незваный,
явился!
Игорю Никоненко было тридцать четыре года. Из них последних
лет… сколько же?.. да, пожалуй, десять он работал там, где работал. Ничего он
не приобрел на этой своей работе — ни богатств, ни знатности, ни счастья, —
зато научился отлично разбираться в людях.
Павел Степанов ему нравился, и разговаривали они на одном
языке, а это было большой редкостью. Поэтому капитан Никоненко позволил себе
улыбнуться настоящей, нормальной улыбкой, протопал в кабинет, сел к столу и
вытянул ноги.
— Здрасьте, мужики, — сказал он прорабу и Чернову, и после
этого приветствия всем заметно полегчало. Кавалергарда Белова на этот раз видно
не было. Наверное, он на… где там их офис?.. на Большой Дмитровке, вот где.
Вместе с персиковой и шелковой Клаудией. — Не буду я вам голову морочить, Павел
Андреевич, — сказал капитан Никоненко поспешней, чем ему хотелось бы, — Муркин
ваш погиб в результате несчастного случая. Состава преступления не обнаружено.
Так по крайней мере наши специалисты решили.
Капитан помолчал, занятый изучением давешнего бронзового
чудища на черном Степановом столе. Было очень тихо.
Даже потенциальная вампирша Тамара перестала сопеть за
дверью, осознав важность момента.
— Так что правильно сделали, что не приехали, Павел
Андреевич, — продолжил капитан Никоненко громко и вернул чудище на стол. Оно
сильно грохнуло о крышку. — Нечего вам было ко мне приезжать, только бензин
жечь… Вы нам больше не интересны, ездить мы к вам не будем, разбирайтесь сами
как знаете. Всякие службы и инспекции по труду и технике безопасности мы, само
собой, в известность поставили. Но что-то мне подсказывает, что вы к этому делу
привычные. Разберетесь.
— Разберемся, — согласился Степан.
Чернов зачем-то негромко матюгнулся и затих. Прораб сидел не
шевелясь, даже лысину не скреб под бейсболкой.
— Разберемся, — повторил Степан, и непонятно было, рад он
или нет, что не было никакого убийства, а была обычная бытовуха по пьяной
лавочке. — Так что произошло-то? — спросил он Никоненко с раздражением. —
Почему Муркин в котловане оказался, если никто его туда не толкал?
— Ночь сырая была, дождь прошел. Он на глине поскользнулся
да и упал… — Капитан пожал плечами. — И на грудь он принял не так чтобы… бокал
шампанского. Хорошо принял, конкретно. И место есть, где он поскользнулся, и на
ботинках глина с этого места есть. Ударился сильно, височной частью. Вот,
собственно, и все, что произошло, Павел Андреевич.
Степан хмуро смотрел на свои руки, в которых неизвестно
откуда взялся телевизионный пульт. Телевизор стоял в «предбаннике», и как пульт
попал на стол, было для Степана загадкой.
Пульт был изящный, длинный — шедевр эргономической мысли, —
а пальцы толстыми и неповоротливыми, как переваренные сосиски.
