Новый чиновник будет гол как сокол, следовательно, жаден и
неуправляем. Ах, черт возьми…
— …Павел Андреевич?
Степан встрепенулся, пытаясь сфокусировать взгляд на чем-то
или на ком-то, кто обращался к нему с каким-то вопросом.
«Я, наверное, что-то пропустил. Что я мог пропустить? Я
просто думал о своих делах, вот и все».
— Павел Андреевич, вы меня не слушаете? — спросила совсем
рядом учительница его сына.
— Нет, — сказал Степан честно. — А что? Вы говорили мне
что-то важное?
Она смотрела на него во все глаза.
Лучше бы он хамил и пытался поставить ее на место, честное
слово! Это означало бы по крайней мере, что он слышит то, что она произносит.
Павел Степанов даже не давал себе труда сделать вид, что ее пламенная речь хоть
как-то его интересует, а она, между прочим, говорит о его сыне! Конечно, какой
ребенок сможет нормально относиться к жизни, если он живет с таким чудовищем,
как его папаша. Бедный мальчик. Бедный, неуверенный в себе маленький мальчик…
— Спасибо, что уделили мне время, Павел Андреевич, — сказала
она ледяным тоном, позабавившим его. — Уроки скоро закончатся. Вы можете
подождать Ивана здесь, я его пришлю сюда.
Она поднялась, гордо выпрямив спину, и стремительно
направилась к двери. Степан дал ей возможность как следует осознать, что она
вот-вот выйдет победительницей из их маленькой схватки, а потом цапнул ее за
руку.
Она остановилась и посмотрела на свою руку, которую держал
этот тупой придурок. Она не заметила никакого движения, кажется, он даже не
шевельнулся в своем кресле, однако его пальцы цепко держали ее кисть, делая
даже немножко больно.
— Отпустите, — сказала она строго, — что вы себе позволяете?
— Нет, это вы себе позволяете! — возразил он довольно резко
и руку не отпустил. — Вы почему-то позволяете себе вызывать меня в школу, рассказывая
какие-то сказки про то, что вы собираетесь отчислить Ивана, потом несете ахинею
про Джека Лондона, потом поучаете, как именно я должен растить своего ребенка,
хотя все ваши поучения гроша ломаного не стоят, и вы сами об этом прекрасно
знаете!
— Нет, стоят, — пискнула Инга Арнольдовна и дернула руку.
— Нет, не стоят! Что вы тут наговорили? Что я должен больше
времени проводить с ним, что у нас должны формироваться какие-то только вам
ведомые общие интересы, что он должен научиться доверять мне…
— Вы же не слушали!
— Это вам так показалось, — рявкнул Степан и даже не
выпустил, а отшвырнул ее руку. — Вам же прекрасно известно, что у меня нет
жены. Не надо делать квадратные глаза, я все равно не поверю, что вам не
рассказали сердобольные мамаши или директор. Я делаю что могу, вам понятно? Я
не могу формировать, — он выговорил это слово как ругательство, — никаких общих
интересов! Я не хочу, чтобы мой сын во втором классе читал Джека Лондона! Я
хочу, чтобы вы научили его писать без ошибок «Мама мыла раму»! Я ничего не имею
против дополнительных занятий по литературе, но я не могу посвятить свою жизнь
разбирательствам с вами!
Он уже почти что орал и как будто наблюдал за собой со
стороны. Он с удовольствием погружался в свой праведный и справедливый гнев,
отчитывая перепуганную училку. Он отлично видел, что пугает ее, и точно знал,
что именно она сейчас чувствует. Возможно, все это представление было бы ему
неинтересно, если бы не ее молодость, свежесть, а также грудь и щиколотки.
Развлекаясь, он даже позабыл о собственных неприятностях.
И еще он совершенно точно представлял, чего добивается. Ему
нужно было, чтобы она раз и навсегда от него отстала, и он отлично понимал, как
этого добиться.
«Ты просто удручающе расчетлив, Павлик», — говорила мама, и
он даже гордился этим.
Поорав еще немного, он остановился, как бы кипя от
возмущения, хотя на самом деле никакого возмущения не чувствовал. Ему было
любопытно и смешно. Он отдыхал и с пользой проводил время, оставшееся до
окончания уроков.
— Вам все понятно? — строго спросил он наконец.
Она посмотрела на него. Глаза у нее были несчастные.
— Кстати, что у вас за имя? — неожиданно спросил он тоном
участкового, пришедшего проверять паспорта у временных переселенцев. — Вы что,
приезжая?
Это уже не лезло ни в какие ворота и прозвучало как-то на
редкость оскорбительно. Впрочем, его основной задаче такой тон вполне
соответствовал.
— Меня зовут Ингеборга Аускайте, — сказала она с невесть
откуда взявшимся высокомерием. — Детям трудно выговорить мое имя, поэтому в
школе меня называют Ингой Арнольдовной.
Почему-то ее имя странно взволновало Степана.
— Мои родители переехали в Москву еще до моего рождения, —
продолжала она, как будто и впрямь была на приеме у участкового. — Если это
необходимо, я могу показать вам свой паспорт. С пропиской у меня все в порядке.
— Я совсем не имел в виду прописку, — пробормотал Степан,
чувствуя себя идиотом.
Она постояла немного, как будто собираясь сказать что-то
еще, а потом стремительно вышла. Степан слышал, как возмущенно простучали в
пустынном холле ее каблучки.
Он задумчиво налил себе кофе из стеклянного кофейника,
залпом выпил, поморщившись. Кофе был слабый и чуть теплый. Он прошелся по
комнате, рассеянно глядя на рисунки, потом стряхнул на запястье часы,
застрявшие под рубахой.
До освобождения Ивана оставалось еще семь минут.
Зря он так, пожалуй.
Нет, не зря. Он должен был сразу все расставить по своим
местам. Собственно говоря, он за этим и приехал. Не для того же, в самом деле,
чтобы выслушать всю эту чушь про не правильное отношение Ивана к жизни!
Куда он его денет, когда через четыре недели начнутся
каникулы? Хорошо бы отправить на Озера Нужно искать няньку, которая согласится
по крайней мере месяц пробыть в деревне. Но даже если он ее найдет, нет никаких
гарантий, что Иван в свою очередь согласится на месяц уехать от отца.
«У вас славный мальчик, но не слишком уверенный в себе»!
Откуда у него возьмется уверенность, если его все бросают?!
Бросила Леночка, которой он совершенно не был нужен с самого
начала.
Бросила бабушка, которой он был нужен, но она не смогла
победить подлый сердечный приступ. Попробуй объясни ребенку, что он сам ни в
чем не виноват, что просто жизнь — такая поганая штука…
В коридоре зазвенел колокольчик. Не какой-то там пошлый
электрический звонок, а именно колокольник, напомнивший Степану швейцарские
горные склоны, покрытые изумительной зеленью травы под гладким и глянцевым
синим небом.
