– Это я, Ники. Ты чего, забыл меня, что ли?! Открывай давай,
у меня к тебе дело!
– Беляев, это ты, что ли?!
– Я, я, открывай!
За дверью возникла некоторая пауза.
– А какое дело? Я болею.
– Важное, – рявкнул Ники.
– Да я ничем сейчас не занимаюсь. У меня температура. На
больничном я!
Этот диалог из-за двери начал Ники раздражать, но Толя,
видимо, решил ни за что не пускать его в дом.
– Я тебе деньги привез, – быстро сказал Беляев, – из Кабула
передали. Чего-то они там тебе недоплатили!
– Деньги? – усомнился Толя. – Ну, ладно, я открою, только ты
мне их в щелку просунь, а сам не входи.
Говорю же, болею я!
– Открывай, придурок! – пробормотал Ники и опять легонько
стукнул в притолоку. – Что еще за базар тут у нас!
Загремели замки, дверь чуть-чуть приоткрылась и высунулась
Толина рука.
– Давай.
И рука покрутилась в воздухе.
Но в вопросе прохождения сквозь стены с Ники трудно было
сладить. Он чуть откинулся назад, приналег плечом, ударил, за дверью послышался
какой-то не правдоподобно тонкий визг, и она наотмашь распахнулась.
Ники с грохотом ввалился в полутемную прихожую, что-то
упало, покатилось и, кажется, разбилось.
– Черт, черт, черт!..
В темноте кто-то стонал, завывал и даже хрюкал, по полу
катались какие-то вазы, громыхали и звенели, что-то рушилось, и Ники нашел
наконец выключатель.
При ярком свете все разъяснилось.
Стонал, завывал и хрюкал Толя Борейко. Два металлических
индийских кувшина сказочной красоты раскатились в дальние углы просторной
прихожей. Никелированная вешалка валялась на полу, а рядом с ней консервативный
серый плащ и шляпа. По всей видимости, Толина.
– Привет, – сказал Ники, тяжело дыша. – Ты чего не
открываешь?
Толя застонал еще пуще и приложил к носу платок.
– Ты совсем с ума сошел, Беляев?! Что ты себе позволяешь?!
Придурок! Ты мне нос разбил!
Но Ники не мог оторвать взгляд от его платка.
Платок был белоснежный, сложенный треугольником, как
солдатское письмо в войну.
Точно такой же Ники подобрал на полу в разгромленной
Ольгиной комнате. Он нашел его и точно знал, чей это платок, а потом забыл о
нем, идиот!
Он обо всем позабыл в Москве!
Очевидно, что-то изменилось в его лице, потому что Толя
вдруг попятился, побледнел, отнял от носа руку, поскользнулся, и даже шарф упал
с упитанной шейки.
– Ты… ты что, Беляев? Тебе чего? Что тебе надо-то?!
Ники улыбнулся.
От его улыбки с Толей сделалось нечто вроде истерического
припадка. Он вскрикнул и куда-то побежал, но Ники схватил его за шиворот.
– Где видеокассета, Толя?!
– Ка… какая кассета?
– За которой ты приходил в Ольгин номер. Там, в Кабуле. Где,
Толя?
– Я не знаю! Я никуда не приходил! Зачем мне ваши кассеты,
когда я только на диктофон!..
– Толя, – нежно попросил его Ники. – Ты мне не ври. Сам
видишь, я себя не контролирую, а веса во мне сто килограмм! Я ведь придавлю и
не замечу, Толя! Что ты делал в ее номере? Отвечай, быстро!
– Не был я в ее номере, – закричал Борейко жалобно и
сглотнул. По упитанной шейке прошел комок. – Не был! С чего ты это взял?!
– С того, что там был точно такой же платочек, – Ники вырвал
у него белоснежный треугольник и сунул к самым его глазам. Толя отшатнулся и
стал косить. – Я нашел. Показать тебе?
– Не надо.
– Я могу. Откуда он там взялся, а?!
– Я… я утром забыл, когда заходил. Я… у меня насморк, аллергия,
и я… с платком… я забыл просто!
– Ты не ври мне, Толя, – посоветовал Ники все так же нежно.
– Ты тем утром куда заходил?
– К… к вам. Я к вам заходил, ты не помнишь, что ли!
– Ты заходил в мой номер. Мы были в моем номере, а не в
Ольгином! Откуда в Ольгином взялся твой платок, твою мать?!
Ники Беляев никогда не матерился. По крайней мере, никто
никогда не слышал, чтобы он матерился, и Толя Борейко неожиданно для себя вдруг
осознал, что все… всерьез.
Настолько всерьез, что еще чуть-чуть и этот бледный до
зелени, смуглый огромный мужик его убьет.
Ничего не поможет – ни стенания, ни мольбы, ни уговоры, ни
упоминания слабого здоровья и хронических недомоганий. Разве всем этим проймешь
такого!
– Ты приходил за кассетой, да? Ты и забрал ее. Там двери, в
этой гостинице, пальцем можно открыть! Ты знал про посылку и про кассету.
Откуда ты узнал?
– От Масуда.
– От кого?!
– От Масуда, – прохныкал Толя. – Пусти меня, Ники, я дышать
не могу!
– Я тебя сейчас пущу, – пообещал тот. – Говори быстро, ну!..
Масуд – корреспондент “Аль Джазиры”, да?
– Он такой же корреспондент, как я китайский летчик!
– Ты не похож на китайского летчика. Толя.
– Он знал, что из Парижа должна прийти видеокассета с
каким-то компроматом. Он мне не говорил, правда, Ники! Я подслушал! Он сказал
кому-то из своих, а я понимаю… пушту. А в ACTED меня попросили Шелестовой
передать, что для нее посылка. Из Парижа. Я и подумал, что там эта кассета!
Шелестова у нас тоже дама… непростая, вот я и решил… Я не хотел, решил только
посмотреть, что на этой кассете! А там какая-то ерунда, Ники, ничего стоящего,
правда! Ну, клянусь тебе! Здоровьем своим клянусь! Я не хотел! Когда вы уехали
на позиции, я вошел в номер – кассета лежала прямо в открытой коробке, то есть
в посылке.
– Ты знал, что Масуд ищет кассету, и нам не сказал ни слова!
– с отвращением выговорил Ники. – Ты знал, что им она нужна, спер ее и был
таков – тебя они и не искали! Кто бы на тебя подумал, твою мать! Да никто! И
после того как Ольгу взяли, ты тоже не сказал никому ни слова?
– Так разве ее из-за кассеты взяли? – искренне удивился Толя
и шмыгнул носом. – Я только хотел… посмотреть, может, на ней что интересное, а?
Ники! А там ничего…
– Ты собирался ее продать?
Толя опять скосил глаза и горестно шмыгнул носом.
– Где она?
– Ольга?
– Кассета, придурок!
