Ники захлопнул за собой дверь в ванную, открыл воду
посильнее, и утренний супружеский разговор отдалился, стал почти неслышным.
А ну их к черту.
Надо было позвонить Лене, очередной девушке его жизни, и
остаться ночевать у нее – все лучше, чем в “отчем доме”!
Звонить Лене ему не хотелось.
Во-первых, потому, что и без нее у него было очень много
трудных и важных дел, а любая Лена требовала неких усилий, на которые в данный
момент у него не хватало времени.
Во-вторых, потому, что все Лены, сколько их у него ни было,
немедленно начинали выходить за него замуж, как только он оставался ночевать
больше, чем два раза подряд.
Лет пять назад сгоряча на одной из них он женился и протянул
почти год – гигантский срок, если учесть, во что тогда превратилась его жизнь.
Самое главное, что та Лена, которая стала его женой, мешала ему работать, а без
дела он жить решительно не мог.
Без Лены – сколько угодно, а вот без работы пропал бы.
Родительская жизнь, а потом и собственный брак выработали у
него устойчивую аллергию к созданию семьи, чему он был даже рад – забот меньше,
свободы больше.
И еще – он не умел чувствовать себя “должником” и тяготился
этим чувством. Он искренне не понимал, почему, как собачка в цирке, то и дело
выполняет всякие супружеские трюки только потому, что он “муж” и “должен”.
Почему он должен ехать на шесть соток тещи с тестем, когда
ему надо на работу?
Почему он не может встречать Новый год с Бахрушиным и
Ольгой, а должен тащиться к подруге Мане и ее мужу Вове только потому, что Маня
с Вовой понятней и ближе его жене, чем Бахрушины?!
Почему он должен прятать записные книжки, диски, кассеты,
чтобы никому не взбрело в голову в них рыться, чего он терпеть не мог?!
Почему он не может работать по выходным, если у него срочные
съемки, командировки и форс-мажор, а вся его жизнь состоит как раз из
форс-мажора, командировок и срочных съемок?!
Почему он должен долго и нудно объясняться с женой, куда он
в очередной раз дел деньги, выданные ему “на бензин”, если он сам их и
зарабатывает, он один?!
Он честно пытался все наладить, а потом плюнул.
Он и разводиться бы не стал – некогда ему было тратить время
на чепуху, но жена сама с ним развелась, спасибо ей большое!
Зато теперь никакие Лены ему почти не страшны – он все про
них знает. Про них и счастливую жизнь с ними.
Ольга смеялась над ним и говорила, что он трус и эгоист, и
он соглашался с ней – ну, так получилось, ну, он такой и есть, что же тут
поделаешь?! Ей и ее мужу просто повезло, так бывает редко, мало кому везет.
Ему не повезло, и он не слишком из-за этого печалился. В
конце концов, найти следующую Лену – это вопрос даже не двух часов, а двадцати
минут!
Ники выбрался из ванной, когда супруги уже мирно пили чай на
кухне, позабыв, что десять минут назад собирались всерьез подраться. Иногда они
и дрались, особенно если отец приходил “на бровях”, а он приходил на них
всегда.
Ники швырнул в шкаф мокрое полотенце, натянул водолазку,
обулся, чтобы после кофе не задерживаться ни на минуту, и вышел на кухню.
– Где ж ты шляешься по ночам, зараза такая?! – немедленно
начала отцовская жена, обрадованная тем, что Ники наконец пришел и есть
прекрасная возможность поругаться. – Спать мне не даешь! У меня сон-то чуткий,
я каждый раз просыпаюся, когда ты прешься в ночь-полночь!
Ники достал с полки кофе, насыпал в турку, налил воды и
поставил на огонь. Почему-то все четыре конфорки горели синим пламенем, и из-за
этого дышать в кухне было нечем.
И еще ему казалось, что водолазка непременно пропитается тем
гадким, чем отвратительно воняло с самого утра. Он посмотрел в турку, потом
повернул голову, ткнулся носом в тонкую черную шерсть и понюхал.
Ничем не пахло, кроме “Фаренгейта”. Ники очень любил
“Фаренгейт”.
– Да чего ты там нюхаишь-то?! Воняит тебе?! Ишь какой принц
англиский! Кого ты вырастил-то, Петька?!
Все ему не так, все ему не эдак!
– А ты молчи, курица. Мой сын, а не твой!
Ники усмехнулся.
Это точно. Он сын своего отца.
Ему было лет десять, когда он придумал, что его украли.
Конечно, украли.
Ну, не может так быть, что вот этот человек, пьяный,
отвратительный, вечно хамящий матери и таскающий ее деньги, – его отец.
Не может быть, чтобы вот эта женщина, замученная,
угнетенная, с вечно несчастным лицом и набором каких-то трудноопределимых
болезней, которая только и делала, что страдала, – его мать.
Где-то есть они, его настоящие отец и мать, просто
недосмотрели, и сына украли. В десять лет он еще не знал, что игру в то, что
его “украли”, придумал вовсе не он. Потом он видел какой-то фильм про детдом,
там все они, обритые наголо, тощие, злобные звереныши по ночам сочиняли истории
про то, что их “украли” и вот-вот найдут – мужественный и сильный отец с
добрыми руками и нежная, веселая мать, измучившаяся без своих детей!
Конечно, никто никого не найдет. Никогда.
Мать развелась с отцом, промаявшись лет двадцать, и
переехала к бабушке, и успокоилась, и повеселела, и завела подруг, и даже
однажды съездила в санаторий, где “принимала процедуры”, о чем с гордостью
сообщила сыну.
Ники остался именно в этой квартире – больше ему некуда было
деваться, – с отцом и его новой женой.
Ужас.
– Нет, ты посмотри, посмотри на него, на сыночка-то! Какой
он тебе сын?! Он тебе, че, денег дает или жалеет тебя?! Да он вон рыло
отворотил и не глядит даже, не нравимся мы ему!
– Никитка! Глянь на отца-то! Глянь! Слышь, что зараза
болтает?!
Ники помешал в турке чайной ложкой и одну за другой погасил
все четыре конфорки.
– Да чего это ты делаешь-то?! Ты их зажигал, что ли? Спички
тоже денег стоят, а я женщина экономическая!
– Никитка, поговори с отцом! Или брезгуешь?!.
Из кружки оглушительно пахло кофе, и все прочие запахи,
которые так раздражали его в это утро, как будто нехотя подвинулись, освободили
место.
– Никита!!
Он прихватил кружку с надписью “Би-би-си” на боку –
свидетельство его “настоящей жизни”, турку с остатками кофе и большими шагами
ушел в свою комнату, с силой захлопнув за собой дверь.
Рука немного тряслась, и он быстро пристроил турку на стол,
рядом с компьютерной клавиатурой.
