А что там за кассета, на которой Аль Акбар?
– Говорят, что это единственная подлинная его съемка. –
Бахрушин кое-как стер с плиты мелкую крошку и начал все сначала – кофейник,
кофе, вода, плита. Ники казалось, что он возится с этим просто для того, чтобы
чем-нибудь занять себя, хоть на время. – Вернее, так сказал Столетов, когда
звонил Никитовичу.
Если это правда, значит…
Бахрушин замолчал и стал мешать ложкой в кофейнике.
– Ты бы газ зажег, – посоветовал Ники негромко.
– Что? А, газ!..
Бахрушин зажег газ и снова стал мешать.
– Если это подлинная съемка Акбара, значит…
Непонятно, что это может значить. Все, что угодно.
– Значит, мы попали в центр международного террористического
движения, – договорил Ники, опять вспомнив Храброву и ее подводки. – Только
такого быть не может. Акбара никто и никогда не снимал. Говорят, он людей с
камерами первыми расстреливает, если они ему попадаются, или глотки им
перерезает, в зависимости от настроения.
– Если у Столетова в самом деле была подлинная запись
Акбара, хотя непонятно, как она к нему попала, – задумчиво проговорил Бахрушин,
не слушая Ники, – почему он отправил ее в Афганистан? Ольге?!
Почему не в Москву мне?!
– Да потому, что у него на это ума хватило! Как бы он ее
отправил? По дипломатическим каналам? Или быстрой почтой DHL? Если за ним
следили, значит, отправлять в Москву было опасно!
– Ники, Столетов не Джеймс Бонд, а простой российский
корреспондент в Париже!
– Леша, по-моему, это твоя идея, что “Валя Сержова, сто лет
не виделись” – замаскированный Сергей Столетов! А это еще покруче Джеймса Бонда!
Ну, представь себе, что твой Столетов откуда-то получает кассету, за которую
все спецслужбы мира заплатят ему столько, что хватит не только внукам, но еще и
внучатым праправнукам! Что ему с ней делать?! Куда ее девать?
В наше посольство нести, чтобы ему вообще ни шиша не дали,
кроме почетной грамоты и ордена имени Феликса Дзержинского?! Вряд ли он
ненормальный, этот твой Столетов! Он же понимал, чем рискует! Арабы найдут –
замочат. Наши найдут – отзовут в лучшем случае. Будет до пенсии в “Останкино”
редактором. Логично?
– Да я сто раз себе все это говорил, – сказал Бахрушин с
непонятной яростью. – Сто раз! Но я не понимаю, откуда у Столетова могла
взяться такая кассета!
– Да какая тебе сейчас разница?! – заорал Ники.
Кофе поднялся над краем кофейника, перевалил, потек,
зашипел. Газ немедленно погас. Ники схватил кофейник, обжегся, хрюкнул и с
мстительным стуком сунул его в раковину. После чего выключил конфорку, вылил
кофе, с силой отвернул кран, так что во все стороны полетела вода, и принялся
свирепо оттирать блестящий бок в засохших потеках.
– Ну какая теперь разница, откуда он взял да кто ему дал! –
Ники говорил и яростно тер, брызги летели веером, заливали пол. – Все равно
никаких других версий нету! Может, ФСБ все известно, а у нас только эта,
последняя осталась! Вот я, сколько думал, ничего путевого не мог придумать, а
ты – раз и все выстроил, так надо дальше эту версию развивать, Леша! Теперь
первый вопрос не откуда она взялась, видеокассета эта, а куда она потом делась!
– Ники, на полу лужа.
Тот посмотрел себе под ноги. Действительно лужа.
– Кто мог знать, что она у Ольги? Я? Я знал, это точно. Но я
Ольгу Фахиму не сдавал! – Тут он вдруг остановился, аккуратно поставил кофейник
на полку, аккуратно закрыл дверцу и вытер здоровенные ручищи полотенчиком.
Полотенчико было в розовых фестонах и лебедях – подарок
бахрушинской матери, – а ручищи огромные, с коричневой, как будто сожженной
кожей.
За стол он садиться не стал, подошел к окну и осторожно
положил на подоконник ладони.
– Леша, – сказал он, не поворачиваясь, – я понятия не имел,
что на этой кассете. Я думал, дурь какая-то. Я даже не помню, куда Ольга ее
кинула после того, как мы посылку разобрали. И не приходил к нам никто.
Бахрушин из всего монолога выделил только словосочетание “к
нам”, и оно ему не слишком понравилось.
– И не говорил никому?
– О чем, Леша?!
– О том, что посылка пришла. Из Парижа.
– Никому не говорил, – сказал Ники скучным голосом, покрутил
головой, словно у него болела шея, и посмотрел в окно, за которым был только
дождь. – Да там никому дела нет до чужих посылок. Там лишь бы не прикончили
где-нибудь, вот и весь интерес.
Воцарилось молчание.
В голове у Ники неотступно вертелась привязавшаяся в машине
“последняя осень, ни строчки, ни вздоха”. На душе было скверно.
Никто и никогда раньше не подозревал его… в предательстве.
Он не представлял, что это может быть так реально – как будто грудную клетку
придавили камнем. Даже тошнило слегка.
Последняя осень!..
Бахрушин курил, и от дыма Ники тоже слегка подташнивало.
Алексей Владимирович не знал, стоит ли доверять Беляеву, но
больше доверять было решительно некому.
До Афганистана они хорошо и очень “по-мужски” относились
друг к другу.
Ники уважал Бахрушина “как начальника”, а тот его – “как
профессионала”.
Кроме того, с Беляевым никогда не было никаких проблем. Он
не ссорился с подчиненными, не затевал интриг, на общих собраниях не требовал
чего-то невозможного и невыполнимого, как это делают многие. Он хорошо
управлялся со своей операторской командой, не слишком многочисленной,
недовольно разношерстной, и не нуждался в начальстве, когда приходилось решать
внутренние дела, – обходился собственными силами. Он подчеркнуто трепетно
относился к деньгам и всегда говорил, что работает только ради них, но Бахрушин
знал – лукавит. Ники Беляев любил свою работу, и ему удавалось зарабатывать
именно любимым делом, а это мало кому удается!
Но Бахрушин понятия не имел, как далеко простирается любовь
Беляева к деньгам и что он готов за них отдать!
А если все, что угодно?
А если он уже отдал – Ольгу?!
А если все это было спланировано, включая задержку на
блокпосте?
Но без него Бахрушин ничего не мог! Он не справится один,
ему нужна помощь, и некого попросить о ней, кроме Ники, который разбирался в
ситуации и всегда имел на редкость трезвую голову!
Бахрушин все решил до того, как позвонил Беляеву, и теперь
ему до смерти хотелось отменить это решение, и никак было нельзя. Он же не
справится один!
