Он смотрел.
Алина Храброва на собственной кухне разительно отличалась от
Алины Храбровой в коридорах эфирной зоны.
Ни та, ни другая не могли иметь к нему никакого отношения, и
он все время строго напоминал себе: только этого нам и не хватает в дополнение
ко всем нынешним радостям нашей жизни!
Еще более строго он говорил себе, что она звезда и, должно
быть, стерва, а он, уезжая в Афганистан, слезно прощался с Леной, тогдашней
“девушкой его жизни”, и даже собирался ей позвонить, и вообще Алина Храброва не
может и не должна не то чтобы волновать его, но даже думать о ней как о чем-то
реальном – нелепо и странно!
Она не могла быть реальной.
Она на одной стороне земли, а он на другой.
Все это он строго сказал себе два раза подряд, а потом еще
раз напомнил.
А потом повторил.
Примерно с пятого раза все получилось.
Вот теперь он вооружился мудростью с головы до ног, и ему
никто не страшен. Даже Алина Храброва на ее собственной кухне.
– Пейте, – сказала она, поставила чашку, пристроилась
напротив и подвинула к нему пепельницу и пачку диковинных сигарет с зажигалкой.
– И бутерброды ешьте, Ники! Вы же с работы!
Он промычал, соглашаясь.
– Ну вот. Значит, есть хотите. Когда я приезжаю домой, у
меня от голода в глазах темно! Еле до холодильника дохожу.
Ники улыбнулся, прихлебывая огненный кофе.
Какой еще холодильник?! Она неземное создание, суперзвезда и
волшебная фея. У нее не может темнеть в глазах от голода. Она должна питаться
розовым лепестком, пыльцой нарцисса и глотком серебряной утренней росы.
Фея закурила и рассеянно сунула зажигалку в собственную
пустую чашку. Ники смотрел на нее во все глаза.
Он не знал тогда, что у нее есть удивительная способность
терять зажигалки, очки, деньги и туфли – прямо на пороге магазина, когда
каблуки застревали в решетке. Оказавшись босиком, она оглядывалась и растерянно
смотрела на свою босую ногу, как на нечто ей не принадлежавшее.
Он не знал, что она близорука и поминутно ищет очки, когда
ей нужно что-нибудь рассмотреть. Он не знал, что она варит кофе, от которого в
лучшем случае немедленно повышается кровяное давление, а в худшем случается
гипертонический криз. Не знал, что она язвительна, остроумна и, когда хохочет,
закидывает голову так, что открывается античная шея. Что после бокала
шампанского у нее сильно краснеют щеки, и она очень этого стесняется и никогда
не пьет “на людях” ничего, кроме минеральной воды.
Он и не подозревал, что все это в скором времени станет
приводить его в восторг и собственная неконтролируемая нежность будет до смерти
пугать его.
Иначе он отступил бы немедленно, прямо сейчас.
Или не отступил бы?..
И только предчувствие настойчиво шептало ему, что нужно
бежать, но он никогда не слушался своих предчувствий.
– Почему вы не едите?
– Я ем, – сказал он с досадой и, чтобы она успокоилась,
положил рядом с собой бутерброд. Алина тут же подала ему салфетку.
Покорившись, он взял и салфетку.
– Я хотел поговорить с вами об этом вашем придурке, который…
– Тише! – приказал она, поднялась, перебежала
плиточно-ковровое пространство кухни и задвинула обе створки высоких раздвижных
дверей. – Не кричите, Ники. Я не хочу, чтобы мама…
– Да, простите, – сказал он, понизив голос, – я не подумал.
Алина села и стала искать зажигалку. Он не сразу понял, что
именно она ищет, и некоторое время просто наблюдал с интересом.
Она осмотрела стол, потом широкий подоконник, на котором
стояли диковинные цветы и маленькие штучки, которые Ники хотелось потрогать.
Потом пошарила в карманах джинсов и беспомощно оглянулась на плиту.
Ники, слава богу, догадался и вытащил зажигалку из ее чашки.
– О, господи, – пробормотала суперзвезда, – как она туда
попала?..
– Понятия не имею, – признался развеселившийся Ники и протянул
ей зажигалку, как-то благополучно миновав вечную мужскую затею с вытягиванием
руки, чирканьем колесиком, поднесением неравномерного пламени, от которого
нужно успеть отшатнуться и непременно попасть в него сигаретой, а не волосами и
не носом! Почему-то это считалось проявлением галантности – “дать прикурить
даме”. Ники такую галантность не признавал, и оказалось, что Алина не признает
тоже.
Он глотнул кофе и покосился на бутерброд.
Следовало переходить к делу, а он никак не мог собраться с
мыслями. Вернее, мысль у него была только одна, и она казалась ему абсолютно
верной, он сто раз со всех сторон обдумал ее и загорелся непременным желанием
изложить. Теперь эта превосходная мысль казалась ему страшно глупой и неважной,
ради нее не стоило и тащиться в ночь-полночь, обременять собой звезду.
Звезда подумала и тоже налила себе кофе.
У нее были длинные пальцы и высокая грудь, которую плотно
облегала черная майка.
Ники посмотрел и отвел глаза.
Примерно после восьмой, а может, девятой романтической истории
с очередной “девушкой его жизни” женская грудь, как основная составляющая
романтизма, перестала занимать его воображение, а тут вдруг опять… заняла.
Храброва была с другой стороны Земли. Нет, с другой стороны
Луны. Ее грудь уж точно не могла иметь к нему никакого отношения!
– Вы хотели мне что-то сказать, Ники?
Да, он хотел. Он все время хотел изложить ей свою умную
мысль. Тщательно обдуманную со всех сторон.
– Ники?
– Извините, – пробормотал он. Щеки у него вдруг покрылись
кофейным румянцем и все лицо стало одного цвета – ровного, коричневого. Алина
смотрела с интересом.
– Алина, я вот что подумал… Про эти записки.
Теперь он старательно отводил от нее глаза – на всякий
случай, чтобы она не подумала, что он маньяк или извращенец. И потому, что
очень старался, получалось так, что он все время смотрит именно на ее грудь.
Черт, черт, черт!..
– В последнем случае, который был… при мне… вы прочитали
записку, и текст тут же кто-то удалил. Я ее уже не видел.
– Да.
Ники воспрянул духом. Та самая конструктивная мысль
вернулась в голову, можно было попробовать ухватить ее за хвост и надеяться,
что она распугает все остальные, вовсе не конструктивные мысли… про грудь.
Давай. Отвлекись ты от этой груди, ей-богу!.. Тебе не
пятнадцать лет, в конце концов!..
