Никто не знает, какую цену надо заплатить. Никто не знает,
чего это стоит.
Никто не видел и никогда не увидит, как она, приехав к двум
часам ночи домой, плачет, сидя в куртке на краю ванной, потому что нет сил
раздеться, а утром все начнется сначала. Плачет и гладит сонную Мусю, которая
вопросительно трется о колени и мечтает, что ее сейчас будут кормить – раз уж
приехала, давай ужинать, что ли!
Никто и никогда не узнает, как трудно удержаться на вершине
– одной. “Ты доберешься, – сказал ей как-то Соловьев, тоже вышедший в
телевизионные монстры. Они курили на лестнице в “Останкино”, сидя рядышком, как
влюбленные на крылечке, а впереди еще была почти целая ночь работы. – Ты
влезешь на эту свою вершину, и будет тебе там одиноко и холодно, а впереди
только новая вершина”.
Она тогда решила, что он все выдумывает. Она подумала, что
ей-то уж точно не будет ни холодно, ни одиноко, только бы влезть!
Она влезла и осталась там одна, и ледяной ветер – перемен,
новых назначений, уволившихся и вновь пришедших начальников, постоянной,
безжалостной, сумасшедшей конкуренции – пробирал ее до костей.
И только одна мысль настойчиво возилась в голове – она ведет
хорошую, крепкую еженедельную программу на четвертом канале.
Теперь нужно долезть до “Новостей” на первом или на втором.
Она добралась и до “Новостей”, и до кремлевских концертов, и
до новогодних “огоньков”, и “специальных выпусков” на Первое мая и Седьмое
ноября.
Муж ушел, но не сразу. Последние пять лет он только и делал,
что пытался “поставить ее на место”, “вернуть на землю”, “вправить мозги”. Он
как будто задался целью извести ее, потому что под конец она очень уж его
раздражала, он сильно старался, и у него получалось, потому что он знал о ней
все. Где больно, где страшно, что любимо, а что презираемо. Он расставлял ей
ловушки с искусством монаха времен святой инквизиции, выслеживающего ведьму. Он
не уставал повторять ей, что она – слишком высокая, слишком здоровая – “кровь с
молоком, клубника со сливками, пошлость какая!” – слишком “грудастая”, чтобы
быть настоящей звездой!
Почему-то он искренне считал, что “настоящими звездами” могут
быть лишь субтильные, непременно бледные и всегда находящиеся на грани обморока
трепетные лани.
Потом пошли слухи о ее связи с Башировым.
Алина развелась.
Мужа нет.
Дети не родились.
Очередная вершина взята – “Новости” на втором канале,
вечерний выпуск, прайм-тайм, и впереди только следующая вершина. Собственная
аналитическая программа, первый канал или что-то в этом роде.
С некоторых пор оказалось, что и на этой вершине она едва
держится.
“Ты сука. Ты ничтожество. Ты никто, и я от тебя избавлюсь.
Тебя никто сюда не звал. Убирайся обратно. Здесь не любят
прохиндеек и проституток. Здесь никто не станет с тобой шутить. Убирайся, или
ни один твой любовник не сможет опознать твой разукрашенный труп”.
Вдруг что-то подкатило к глазам и горлу, очень острое,
болезненное, большое, и стало невозможно дышать, и в глаза будто воткнулась
раскаленная проволока, и пришлось схватиться за раковину.
Не смей об этом думать.
Перестань.
Сейчас же.
Ничего не помогало, и она открыла воду, нагнулась и сунула
лицо под холодную струю. Висок заломило, и это оказалось спасением.
В этой тупой боли была обыденность, и исчезла раскаленная
проволока, и Алина как-то сразу осознала себя в собственной квартире, в своей
ванной – в безопасности.
По крайней мере, пока.
– Алина?.. Ты что там? Давай к нам, мы с Мусенькой ужинать
хотим.
Алина Храброва завернула кран, осторожно промокнула лицо –
тереть нельзя, мать моментально заметит, что красное, и гримерша завтра заметит
что-нибудь, и не отвертеться будет от вопросов, отвечать на которые она не
могла.
– А папа на сколько уехал?
– На три дня, но ты не волнуйся, я не стану утомлять тебя
своим видом слишком долго.
– Мама!
– Что Алексей?
Алина поковыряла картошку и налила себе воды в стакан. Есть
почему-то расхотелось.
– Да ничего. Все то же. Новостей никаких нет, и… знаешь, мне
иногда кажется, что лучше бы их сразу убили, чем такая… неизвестность. И этого
парня я знаю, Вадима Грохотова, который пропал. Ужасно.
– Ужасно, – согласилась мать. – А ты не думаешь, что вы
совершенно напрасно бросили его одного? Что вы должны… проявить какое-то
участие. Помочь. А?
– Мам, ему никак нельзя помочь! Ну что мы можем?! Полы у
него помыть, как ты собиралась? Или яд кураре в аптеке купить, чтобы он не
мучился?!
– Ты говоришь глупости.
– Возможно, – согласилась Алина. – И даже скорее всего. Но я
правда не знаю, как ему помочь.
Я даже не знаю, как мне помочь себе самой, вслед подумала
она, но вслух это говорить было нельзя.
Зазвонил телефон. Муся недовольно дернула ушами и мягко
спрыгнула со стула на пол. Задрала морду и посмотрела вопросительно. После
ужина следовало идти на диван, валяться и смотреть телевизор. У Муси были
устойчивые привычки.
Алина нагнулась погладить ее и рассеянно сказала в трубку:
– Да?
– Алина?
Голос мужской, совсем незнакомый.
Муся брякнулась на бок, разбросала лапы и подставила живот –
чешите теперь, раз уж никто на диван не идет.
Алина дотянулась и стала чесать.
– Да, это я.
– Это Ники Беляев, добрый вечер.
Она даже сразу не поняла, что за Ники. Кто это такой?
Ах да. Оператор. Глаза как у компьютерного злодея.
– Здравствуйте, Ники.
– Мне нужно с вами поговорить, – сказал он решительно. –
Можете?
– Завтра могу, – ответила она. Его решительность ее
рассмешила. Как будто он предлагал ей выйти за него замуж. – Я буду на работе
после одиннадцати…
– В студии не годится, – отрезал он. – Я могу сейчас
подъехать, если вы разрешите. Или встретимся где-нибудь на нейтральной
территории. Можете?
– На какой… территории? – переспросила она.
Разговаривать было неудобно, потому что Муся отодвинулась
еще дальше, перевернулась на другой бочок, и теперь, чтобы чесать ей живот,
приходилось сильно наклоняться.
