Вид иронический.
– Привет, мамуль!
– Привет.
– Что ты делаешь? – Алина за ее спиной подошла к плите и
стала по очереди поднимать крышки. В одной сковородке была жареная картошка, в
другой котлеты, а в третьей цветная капуста, тоже жареная. Алина схватила
котлету и откусила половину – внезапно так захотелось есть, что даже живот
подвело.
– Руки вымой, душа моя!
– А что ты делаешь? – Алина прожевала полкотлеты и сунула в
рот остатки. – И почему здесь?
– Я читаю, – ответила Ирина Михайловна. – То есть это мне
так кажется, что я читаю! А здесь я потому, что твой отец уехал за какими-то
грибами в Тверскую область. Помнишь Якова Ильича?
Алина промычала нечто невразумительное, из чего никак нельзя
было сделать однозначный вывод, помнит она Якова Ильича или нет.
– А что ты читаешь? – Это она уже из ванной спросила.
– О, боже, боже. Биографию Вивьен Ли. Якобы.
– Почему якобы?
– Да потому что это не чтение, а упражнение для слабоумных!
Я все еще не слабоумная, как это ни странно. Издательство “Ваза”, слышала ты
про что-либо подобное?! Мичуринский полиграфкомбинат.
– А что? – Алина рассеянно рассматривала себя в зеркало. –
Плохо написано?
– Ужасно, – пожаловалась мать, появляясь на пороге. – Бумага
ужасная. Перевод ужасный. Мусенька, иди, девочка, я тебе котлетку положу!
Оказывается, у Вивьен была сумочка из “патентованной черной кожи”!
Господи, патентованная кожа! И знаешь, что это означает?
– Что?
– Лаковая! – сказала мать в сердцах. – У людей это
называется лаковая кожа, и никакая не патентованная!
Господи, где их учат языкам, этих так называемых
переводчиков!
Алина улыбнулась.
Ирина Михайловна говорила по-английски и по-французски, и
вдвоем с отцом они объездили весь мир.
Отец был инженер и строил электростанции в Иране, в Индии, в
Китае и даже на Мадагаскаре, кажется. Везде она находила себе занятие, без дела
никогда не сидела, к семидесяти годам сохранила чувство юмора, некоторую
резкость в оценках и известное фрондерство.
Отец ее обожал, и Алина всегда грустила, когда они справляли
очередные “тридцать пять лет со дня свадьбы”.
У них получилось, а у нее нет. Так обидно. Почему у нее не
получилось? Она так старалась.
Она была очень хорошей женой – гладила рубашки, принимала
гостей, жарила котлеты. И еще шила во времена беспросветной бедности, когда
купить юбку было не на что. И еще вязала – красиво получалось! Мама ее научила
и шить, и вязать, потому что считала, что “девочка должна все это уметь”! И
постоянно приводила в пример дочек английской королевы, которые шили солдатам
рукавицы.
Алина очень хорошо помнила, как заработала первые деньги –
тысячу семьсот рублей, сумасшедшая сумма!
Она даже не знала, как донесет их домой, ей было страшно,
что по дороге у нее их украдут. Она донесла, и ничего не украли, и у них был
праздник с шампанским и копченой колбасой. Алина Храброва очень любила копченую
колбасу, больше любых других деликатесов!
На свои бешеные деньги она купила отцу куртку в очень
шикарном, только что открывшемся магазине на Новом Арбате, и дубленку мужу и
маме, тоже что-то очень ценное.
Как она собой гордилась, как чувствовала себя хорошей
дочерью и самой лучшей женой! Даже в зеркало на себя смотрела по-другому. Когда
смотрела, думала что-то вроде – вот портрет настоящей женщины, умеющей
зарабатывать и любящей свою семью больше всего на свете!
Когда все кончилось? Из-за чего?
Работы все прибавлялось, это точно.
Однажды в “Останкино” она шла по коридору – просто так, за
сигаретами, что ли, или в буфет, и ее окликнул Сережа Соловьев, давний друг,
большой начальник и начинающий продюсер.
Тогда такие профессии – продюсер – значились только в титрах
американского кино.
– Алинка, давай сюда!
– Что?
– Давай, давай быстрей!
Он затащил ее в комнатенку, где стояли стул, стол и камера.
Она даже не успела как следует объяснить ему, что идет за булкой или
сигаретами, да он и не слушал.
За камерой стоял оператор.
– Эта? – обидно спросил он, посмотрев на нее. – Куда такую
дылду? Она ни в один кадр не войдет!
– Твое дело снимать, – отозвался Соловьев.
– Сереж, что ты придумал?
Соловьев сунул ей какой-то текст, листочек упал, она
нагнулась, чтобы поднять его.
– Ничего такого особенного. Читай отсюда и пару раз
улыбнись.
Текст был про развитие овощеводства в условиях пустынь и
полупустынь – откуда они его выкопали?!
Алина прочла и ослепительно улыбнулась под конец, думая о
том, что Соловьев полоумный, а буфет сейчас закроют.
– Теперь давай отсюда!
“Оттуда” она тоже прочитала. Это была пользовательская
инструкция к факсу на английском языке.
Алина дочитала до “in this case use button number 5” и опять
ослепительно улыбнулась в финале.
– Все, – сказал Соловьев. – Свободна.
– Вот спасибо тебе, – поблагодарила Алина язвительно. – Я
теперь без обеда останусь!
– Похудеешь, – пообещал Сергей. – Станешь еще краше. Хотя ты
и так хороша!
Через неделю ей позвонили и сказали, что она прошла конкурс
на место ведущего в новостях, что американская сторона, пересмотрев
претендентов, выбрала именно ее, и нужно быстренько принести в международный
отдел паспорт, чтобы также быстренько поехать поучиться в Нью-Йорк.
Сказать, что это был миллион по трамвайному билету, – значит
не сказать ничего.
Потом она десятки раз повторяла эту историю в многочисленных
интервью, с которыми к ней приставали журнальные девочки с истовым карьерным огнем
в глазах, которым до смерти хотелось узнать – как?!
Как выходят в звезды такой величины?! Как простые редакторши
становятся Алиной Храбровой?! Как делаются такие карьеры?!
Она рассказывала, и ей никто не верил, конечно.
Это было слишком просто и слишком обыкновенно, а потому не
годилось, и она перестала рассказывать.
История про Роже Вадима и Катрин Денев была гораздо красивее
и, главное, гораздо правдоподобнее, особенно в отечественном сознании,
предписывающем каждой красивой женщине иметь надлежащего мужчину, который,
собственно, и создает из нее звезду. Чтобы ей было чем развлекаться на досуге,
пока он делает свои надлежащие деньги.
