Да и техника приспособилась.
Компьютеры перестали виснуть при изменении температуры
окружающей среды на один градус. Клавиатуры продолжали работать даже после
опрокидывания на них кружек с чаем. Мониторы, украшенные фотографиями, стали
послушно загораться после двух ударов кулаком в пластмассовый бок.
Дела пошли.
Только вот название так и не прижилось.
Русский вариант News Room, звучавший, как “нью-срум”,
почему-то казался не слишком приличным, и постепенно это стало называться
просто “новости”.
– Сегодня в “новостях” в шесть, – так приблизительно это
сообщалось, и все привыкли, и всем понравилось.
Храброва, смывшая грим и отлепившая накладные ресницы,
прибежала самой последней, уже после того, как пришел Бахрушин – туча тучей.
Ники с самого начала строил планы, чтобы она села рядом с
ним – просто так. Конечно, скорее всего, у нее было свое место, согласно
какой-то там неписаной табели о рангах, о которой он пока не знал. Но все
собирались, рассаживались, и стульев почти не оставалось, а потом не осталось
совсем, и звукооператоры рядком усаживались на сверкающий пол, напоминавший
студию программы “Здоровье”, и Бахрушин пришел и сел на край стола, потому что
места не было даже для него, и Ники понял, что надежда есть.
– Уважаемые господа журналисты, а также не господа и не
журналисты, – начал Бахрушин. – Для начала смотрим программу. Я предлагаю
третий блок, как самый показательный.
Аудитория недовольно загудела. Смотреть программу – терять
еще минут двадцать, а то и больше, когда так хочется домой есть и спать, и сил
больше нет, и сигареты все кончились или вот-вот кончатся, и всем еще
добираться, а “ночной развоз” на сегодня не заказывали, потому что в ночь
работать никто не планировал!..
Тем не менее режиссер бодро вставил в пасть “Бетакама”
мастер-кассету с сегодняшним эфиром и посмотрел вопросительно.
– Давай на двадцатую минуту, – приказал Зданович.
Магнитофон проглотил наживку, и лента закрутилась
стремительно, и побежали белые цифры, и полосы пошли по экрану. Пленка
остановилась на крупном плане Алины Храбровой, которая сидела с идиотским лицом
– глаза закрыты, брови подняты, губы сложены в колесо.
– Господи, – пробормотал Зданович. – Уберите это немедленно.
Режиссер нажал кнопку “Старт”, и все оказалось не так уж и
ужасно – глаза открылись, брови вернулись обратно на лицо, и губы договорили
то, что начали, когда бездушный “Бетакам” остановил их.
“Бетакам” всегда останавливался где ни попадя, и ему было от
души наплевать, как при этом выглядит показываемый, такая вот у него имелась
особенность!..
Храброва на экране “перешла к новостям культуры”, рассказала
очередную историю про Большой театр и его очередную приму.
Прима с директором театра никак не могли решить, кто
главнее, и очень из-за этого ссорились. Оттого что балерина была молода,
блондиниста и “адски хороша собой”, как писали в старых берущих за душу
романах, а директор – просто мужик в кургузом пиджачке, с лысиной и сигаретой,
– все сочувствовали приме.
Директор что-то пробухтел про контракты, никто не понял
толком, что именно, а прима пригрозила то ли немедленно вернуться в Лондон, где
никто с ней никаких контрактов отродясь не подписывал, то ли податься в
депутаты, и сюжет кончился.
Тут Бахрушин махнул рукой, и пленку остановили.
– Ну? – спросил он, рассматривая, как нечто диковинное,
пачку собственных сигарет. На команду он не смотрел. – Кто скажет, о чем этот
материал?
Ольга Кушнерева, приготовившая сюжет, пятидесятилетняя,
возвышенная, очень трепетная, нежно любящая всех артистов, художников,
балетмейстеров, резчиков по дереву, мрамору, металлу и стеклу, писателей,
режиссеров, так сказать, всем скопом, встрепенулась и покраснела.
В “Новостях” ее всегда звали просто Ляля.
– Ляль, это вы готовили?
– Я, Алексей Владимирович, а что?
– Да то, что чепуха страшная, вот что!
Ляля поднялась со своего стула, прижала к груди полные руки
и перекинула за плечо косу. У нее была коса, как из сказки про сестрицу
Аленушку.
– Алексей Владимирович, но вы же знаете, какая сложная
ситуация вокруг театра и как там все трудно и запутанно! Говорить более
конкретно нельзя, мы можем людей задеть или оскорбить! А они такие ранимые, и
Большой театр…
– Вот я, – сказал Бахрушин и сверкнул на Лялю стеклами
очков, – тоже очень ранимый, но более конкретный! И до появления этой… как ее…
которая контракт не подписывает, там были сплошные скандалы, в Большом театре!
Теперь еще один скандальчик! Правильно? Именно в этом был космический смысл
сюжета?! Больше нам нечего сказать зрителям потому, что мы сами ничего не
знаем?! Ляля, вы тридцать лет на телевидении, что я вам объясняю! Это вы мне
должны объяснять, как сюжеты делают!
Стеклянная дверь приоткрылась, и вошла Храброва, без
каблуков и грима, в джинсах, черном свитере и лакированных ботинках. Ники,
увлекшись разбором полетов, чуть было не пропустил ее.
Она вошла и хотела за спинами шмыгнуть в последние ряды, но
Бахрушин заметил ее.
– Алина, я начал с сюжетов, потом и до тебя дойдем.
– А можно я пока сяду, Алексей Владимирович? – тоном
девочки-отличницы, опоздавшей на урок из-за спасения на водах
старичка-инвалида, спросила она, и все засмеялись.
Бахрушин тоже улыбнулся.
Лучше бы не улыбался. Все моментально опустили глаза, как
будто самое интересное происходило как раз на полу.
– Некуда садиться, Храброва. Не будете в следующий раз
опаздывать.
– Есть место, Леш, – встрял Ники. – Вот, пожалуйста.
Алина оглянулась, ища глазами это самое место, обнаружила
Ники, и у нее стало странное выражение лица. Переступая через чьи-то ноги, она
добралась до свободного стула рядом с ним, села и сказала тихо:
– Большое вам спасибо.
Он кивнул, не глядя на нее.
Без “сделанного” лица она казалась лет на десять моложе, и у
нее была светлая кожа, и пахло от нее изумительно. И кто-то посмел написать ей,
что она сука, перед самым эфиром, и она от страха свалилась под стол и не могла
оттуда выбраться!
Разве можно после всего этого еще и смотреть на нее!..
– А вот этот Лондон в финале зачем? – продолжал Бахрушин. –
Вся страна должна знать, что вообще-то она в Лондоне живет, а здесь у нее
просто хобби в виде Большого театра? А Тургенев так расстроился, что тем же
вечером уехал в Баден-Баден?
