Ольги в ACTED не было. Машины, которой она уехала с ребятами
с Первого канала и каким-то радийным журналистом, не было тоже, и никто их не
видел. Техник Валера, занимавшийся выходом в эфир, почесываясь и позевывая,
сказал ему, что Шелестова сегодня в эфир не выходила, хотя в его “расписании
она стоит”.
Ники посмотрел на Валеру, испытывая неудержимое желание его
ударить, хотя тот был вовсе ни при чем.
– А что? – спросил техник задумчиво и опять почесался. – Ты
ее забыл где-то, что ли? Или она, может, на интервью куда поехала?
– Она не могла никуда поехать без меня.
– А-а, – уважительно протянул Валера, – ну, это уж я не
знаю, тебе видней! Это ваши дела, куда вы друг без дружки можете, а куда не
можете! Хочешь кофе?
– Нет. Слушай, а журналисты с Первого приезжали? У них
перегон сегодня.
– Зря, хороший кофе.
– Или не приезжали?
– “Нескафе”. И воды сегодня привезли, расщедрились.
– Был перегон или нет?!
– Да у меня перегонов этих! И у них ночной небось.
Они ночью и приедут. А что тебе они дались-то? Ну,
Шелестова, я понимаю, а эти с Первого тебе зачем?
– Да она с ними уехала, а я остался, потому что шмонали
долго!
– Ну, это уж я не знаю, кто там с кем уехал, только ее здесь
не было, а в расписании, между прочим, есть, и придется мне теперь докладную
писать! Ты ее как увидишь, скажи, что я докладную писать буду, потому что когда
вы эфир заявляете, а потом не приезжаете…
Ники коротко выругался, чем до глубины души поразил бедного
Валеру – никто не слышал, чтобы Никита Беляев прилюдно матерился, – и помчался
искать Ольгу.
В здании ее не было.
Во дворе тоже, и хуже всего то, что не было и машины, на
которой она уехала. N Он сразу все понял, как только увидел безмятежного Валеру
и услышал, что в эфир она так и не вышла.
Сердце ударило – раз и два, и со вторым ударом он уже все
знал.
Плен? Смерть?
Лучше смерть, чем плен.
Никита Беляев со всем своим жизнелюбием, уверенностью в
себе, некоторым молодецким нахальством и желанием побеждать, с твердой
убежденностью, что он может все, сто раз начинавший жизнь сначала и никогда и
ни от чего не отступавший, предпочел бы смерть.
Правда.
Умирать страшно, но смерть конечна, по крайней мере, он
именно так себе это представлял. Она не задерживается надолго.
Есть какой-то срок, в который она должна уложиться. График.
План. Перетерпеть, дождаться, пока она сделает свое дело, – и все. Дальше не
его проблемы.
Дальше уже все равно.
Он знал совершенно точно – плен он вряд ли сумеет
перетерпеть.
Он бегал по зданию, как всегда оживленному, как всегда
переполненному людьми, и давешние француженки его окликнули – они все еще были
веселенькие и чистенькие, очень хорошенькие, – и он не услышал и не увидел их.
Если ее расстреляли в той машине, значит, ей повезло. И тем
мужикам с “Российского радио” и с Первого канала повезло тоже.
Он бегал и знал, что все напрасно: он ее не найдет.
Что нужно срочно звонить в Москву. Что нет никакой надежды
на то, что “обойдется”.
На этот раз не обошлось.
– Беляев, твою мать, куда ты прешь-то всей тушей?!
Носорог, блин! Я из-за тебя…
Ники отмахнулся от приставшего к нему, как от комара. Но тот
все не отставал, все показывал на какой-то пакет, который уронил, когда Ники
налетел на него, и в конце концов Беляев просто толкнул его к стене. Тот
медленно съехал на пол, вытаращив побелевшие от унижения и изумления глаза.
Ники задумчиво постоял над ним, потом ногой зафутболил пакет
в лестничный пролет и побежал дальше.
Хорошо, если не резали ножами, не пытали, не били. Хорошо,
если сразу расстреляли. Это быстрая и верная смерть.
Господи, избавь их от плена.
Господи, зачем ты сделал так, что она уехала, а я остался на
этом гребаном блокпосте!
Ники Беляев не был героем.
Он боялся смерти, боли, змей, простуды, слишком настырных
девиц, которые пытались женить его на себе. Он не любил чужих проблем и новых
начальников и благородным рыцарем не был никогда, но он не подозревал, что это
такой ужас – остаться.
Господи, спасибо тебе, что ты сделал так, что она уехала, а
я остался на этом блокпосте, что и спас меня!
Основной инстинкт – а Ники был абсолютно уверен, что это
никакая не тяга к размножению, а как раз самосохранение! – оказался сильнее
всех остальных.
– Ники, что случилось?!
Зрение не фокусировалось довольно долго, несколько секунд, а
потом перед глазами прояснилось – и больше уже не темнело. Просто теперь он
никак не мог себе позволить… выключиться.
Коля Мамонов, корреспондент “Маяка”, и с ним кто-то из
иностранцев, кажется из “Штерна”.
– Ники, ты что?! Заболел?!
– Я не заболел. Коля, твой телефон работает?
– Не, не работает! Да они ни у кого не работают!
Ники за рубаху подтащил к стене тщедушного Колю и стал так,
чтобы отгородиться от шумного оживленного коридора. Немец вытаращил глаза, но
потащился за ними – вот оно, журналистское любопытство, вот она, охота пуще
неволи!..
– Коль, нужно найти телефон и позвонить Алексею Бахрушину.
Только по-тихому. Сможешь?
– Знаю Бахрушина, – пробормотал удивленный Коля, – я у него
на “Российском радио” начинал, сто лет назад. Он тогда еще директором был. А
что случилось?
– Ольга Шелестова пропала. Его жена.
– Ники, ты что?!
– Я ничего. Я на въезде в город остался, а она уехала с
Грохотовым и какими-то двумя с Первого канала.
Я приехал, а их нет никого.
– Ники, ты подожди, – быстро заговорил Коля и зачем-то взял
его за руку. Должно быть, выглядел он и вправду неважно. – Подожди пока. Может,
у них машина сломалась или их где-то еще задержали! Тут всех задерживают,
сколько случаев было, ты же сам знаешь!
Ники выдернул руку.
– Я знаю, но у нас вечером был запланирован эфир.
Ольга не могла опоздать на эфир. Коля, найди телефон и
позвони. Если не дозвонишься Бахрушину, позвони Здановичу, в аппаратную.
Сегодня его смена. У тебя есть ручка?
