Гийом покосился на нее и усмехнулся.
– Война.
– Там… позиции талибов?
– Должно быть, да.
– А вам об этом неизвестно?
– Мне нет.
– Так там есть талибы или нет?
– Американцы думают, что есть.
– А вы как думаете?
– Я не думаю. Это не мое дело, – сказал он.
Они все так разговаривали – непонятно было, всерьез или нет.
Понятно только, что они в грош не ставят европейцев с их идиотскими вопросами.
– Не имеет значения, есть там талибы или нет, – вдруг
добавил Гийом и плюхнулся обратно на сиденье.
Пистолет зацепился за что-то и неудобно задрался, и он с
досадой дернул и отпустил портупею. – Важно, что американцы близко.
– Что значит – близко?
– Вчера высадился десант. Спецназ. Мы ждем приказа о
наступлении.
– О наступлении… куда?
– На позиции талибов. В Мазари-Шарифе.
Ольга лихорадочно соображала, как бы “раскрутить” его на
большое интервью. Про Мазари-Шариф и позиции талибов и так все знали. Впрочем,
информация об американским десанте, выданная им как бы просто так, была
абсолютно сенсационной, если только он… не врал. Вполне мог врать.
Они то ли все время лгали, то ли путались в выдаваемых
сведениях – и непонятно было, специально иди нет.
Опять бабахнуло и взорвалось, выплеснулся песок, взметнулась
пыль. Ольга вцепилась ногтями в ладонь, но моментально разжала пальцы, потому
что снова заметила его насмешливый и колючий взгляд.
– Господин командир, я хочу попросить вас об интервью.
– Мне нечего вам сказать, кроме того, что я уже сказал.
Американцы близко. Скоро начнется настоящая война.
– Значит, сейчас война не настоящая?
Он пожал плечами и перевел взгляд на гору.
Ольга в кармане включила диктофон, уверенная, что сделала
это ловко и незаметно. Что-нибудь наверняка запишется. Если давать это под
картинку, которую снимет Ники, да под перевод, про качество записи никто и не
вспомнит.
Кроме Бахрушина, конечно. Он все заметит, и отдел
технического контроля заметит, и будут потом неприятности, потому что Бахрушину
наплевать, что материал сделала его жена, а ОТК наплевать, что материал
прислали из Афгана. Главное, что их волновало, – чтобы качество было
соответствующим.
А о каком качестве может идти речь, если диктофон в кармане,
говорит Гийом на скверном английском, а рядом бабахает и рвется!..
– Так вы согласны?..
– Я готов говорить с вами сейчас. Что там будет дальше,
знает один Аллах.
– Большое спасибо, но мне бы хотелось переговорить с вами в
более… неформальной обстановке. У вас дома, например.
– Джабаль-ус-Сарадж. Знаете такое место?
– Это где-то на севере. Почти граница, правильно?
– Там мой дом. До него далеко.
– У вас большая семья, господин командир?
– Жена и двое детей.
И тут Ольга не удержалась.
Нельзя было спрашивать об этом, никак нельзя, да еще один на
один, да еще так далеко от “центра цивилизации” в виде камышовой будки, и от
Ники тоже…
– Ваши дети тоже будут воевать, когда до них дойдет очередь?
Он опять усмехнулся своей непонятной арабской усмешкой.
– Они родились, чтобы воевать.
– И сколько им лет, этим воинам?
Он помолчал, как будто не сразу смог вспомнить.
– Два года и четыре.
Ольга вдруг разозлилась так, словно ей действительно было
дело до детей этого полевого командира с непонятным именем Гийом, непонятной
судьбой и домом в Джабаль-ус-Сарадже.
– Замечательно. Вы даже не знаете, как дети растут, потому
что они живут где-то на севере, а вы здесь, ждете, когда американцы начнут
штурм! Но вы уже знаете, что они будут воевать!
– Наши дети рождаются только за этим. Ибо только на это есть
воля Аллаха.
– Чтобы ваши дети убивали наших?! Именно этим озабочен ваш
Аллах?! Неужели вы верите, что ему больше нечем заниматься, кроме этой поганой
войны?!
– Кому? – спросил Гийом, помедлив, и опять посмотрел как-то
странно, но ее уже несло, и она не могла остановиться.
– Да вашему Аллаху!
Она знала за собой такую черту – неспособность затормозить и
остановиться. Свои самые лучшие репортажи и самые лучшие материалы она сняла и
написала именно в состоянии “свободного полета”, когда отказывали все
сдерживающие центры.
Нечасто с ней такое случалось.
– Мы ведем… богословский спор? – спросил он и засмеялся. А
может, он что-то другое спросил, потому что от злости у нее шумело в ушах, а
говорил он не так чтобы очень правильно, ей все время приходилось вслушиваться
и мысленно повторять за ним каждую его фразу, как бы переводя ее на понятный
для нее английский язык.
– Ваш богословский спор ничего не стоит. Война – самый
легкий бизнес из всех, уж это я поняла давно!
Ничего не нужно. Научись стрелять и не слишком бояться. И
станет наплевать на все, потому что завтра не существует. Даже на собственных
детей вам наплевать, потому что вы знаете, что вас убьют. Сначала какое-то
время вы будете убивать, а потом убьют вас. Есть такая штука, она называется
закон больших чисел. Слышали?
– Нет, – признался афганец. Впереди опять воздух как будто
дернулся и рвануло, во все стороны с горного склона плеснулись камни и комья
земли.
Если она не остановится, он убьет ее, это же очень просто.
Он перережет ей горло, и черная кровь брызнет на ее штаны и
майку и фонтаном станет бить в землю, а он вытрет об ее волосы свой зазубренный
армейский нож – оружие убийц и насильников, – сядет в “уазик” и вернется в
лагерь.
Ники не найдет ее никогда. Афганцы не скажут, а больше никто
не видел, что она уехала с командиром в горы.
– Закон больших чисел означает, что если девять раз
пронесло, то на десятый обязательно что-нибудь случится. Ну, на двадцатый. Или
на сорок восьмой. Вас убьют, и ваши дети вырастут, не зная ничего, кроме войны
и этих гор! Вы этого для них хотите?!
– Почему русскую журналистку так взволновала судьба моих
детей? Почему их судьба не волновала никого, когда ваша страна пришла, чтобы
разорить и уничтожить нашу? Почему Россия распоряжалась нашей судьбой, как
своей собственной?
