— Говорят, что Варька Харламова заявилась в хутор, бросила учиться и что будто бы уже была у Дубцова, просила принять ее в бригаду, верно это?
Майданников вздохнул:
— Верно. Жить-то ее матери и детишкам чем-то надо? Вот она и бросила техникум. А девчонка способная.
Размётнов, очевидно, уже все продумал в отношении Вари и теперь заговорил в полной уверенности, что с ним согласятся:
— Она — невеста покойного Семена. Надо, чтобы она училась. Он этого хотел. Так и надо сделать. Завтра же давайте призовем ее сюда, поговорим с ней и отправим обратно в техникум, а семью ее возьмем на колхозное обеспечение. Раз нет с нами дорогого нашего Давыдова — давайте возьмем на себя содержание его семьи. Возражений нету?
Майданников молча кивнул головой, а горячий Иван Найденов сжал руку Размётнова, воскликнул;
— Ты просто молодец, дядя Андрей!
И тут Размётнов вдруг вспомнил:
— Да, ребятки, забыл вам сказать… Знаете, кого я встретил на улице там, в Шахтах? А кого бы вы думали? Лушку Нагульнову! Идет этакая толстая бабеха, рядом с ней лысоватый толстенький мужчина… Глянул я на нее — и потерялся: то ли она, то ли не она! Морда толстая, глазки заплыли, и обнимать уже надо тремя руками. А по выходке вижу — она. Подхожу, здороваюсь, говорю: «Лушаня, да ты ли это?!» А она мне в ответ: «Гражданин, я вас не знаю». Я смеюсь, говорю ей: «Скоро же ты своих хуторских забыла! Ведь ты же Лушка Нагульнова?» Она этак, по-городскому, фасонисто, пожевала губами и говорит: «Когда-то была Нагульнова, когда-то была Лушка, а теперь Лукерья Никитична Свиридова. А это мой муж, горный инженер Свиридов, познакомьтесь». Ну, я поручкался с инженером, а он смотрит на меня чертом: дескать, почему я так с его женой по-простому разговариваю? Повернулись и пошли, обое толстые, видать, довольные собой, а я про себя думаю: «Ну, и сильны же бабы! Недаром Макар против них всю жизню восставал! Не успела двух похоронить, Тимошку и Макара, а уже выскочила за третьего!» Да ведь дело не в том, что выскочила, а когда она сумела такие тела на себя набрать?! Вот об чем я думал, стоя там, на улице. И что-то во мне воспечалилось сердце, жалко стало прежнюю Лушку, молодую, хлесткую, красивую! Как, скажи, я ее, прежнюю-то, когда-то давным-давно во сне видал, а не жил с ней в хуторе бок о бок… — Размётнов вздохнул: — Вот она, наша жизненка, ребята, какими углами поворачивается! Иной раз так развернется, что и нарочно не придумаешь! Ну, пошли?
Они вышли на крыльцо. Далеко за Доном громоздились тяжелые грозовые тучи, наискось резали небо молнии, чуть слышно погромыхивал гром.
— Дивно мне, что так припозднилась гроза в нынешнем году, — сказал Майданников. — Покрасоваться на нее, что ли?
— Вы красуйтесь на нее, а я пошел. — Размётнов попрощался с товарищами, молодцевато сбежал с крыльца.
Он вышел за хутор, постоял немного, затем неторопливо направился к кладбищу, далеко, кружным путем, обходя смутно видневшиеся кресты, могилы, полуразрушенную каменную ограду. Он пришел туда, куда ему надо было. Снял фуражку, пригладил правой рукой седой чуб и, глядя на край осевшей могилы, негромко проговорил:
— Не по-доброму, не в акурате соблюдаю твое последнее жилье, Евдокия… — Нагнулся, поднял сухой комок глины, растер его в ладонях, уже совсем глухим голосом сказал: — А ведь я доныне люблю тебя, моя незабудняя, одна на всю мою жизнь… Видишь, все некогда… Редко видимся… Ежли сможешь — прости меня за все лихо… За все, чем обидел тебя, мертвую…
Он долго стоял с непокрытой головой, словно прислушивался и ждал ответа, стоял не шевелясь, по-стариковски горбясь. Дул в лицо ему теплый ветер, накрапывал теплый дождь… За Доном бело вспыхивали зарницы, и суровые, безрадостные глаза Размётнова смотрели уже не вниз, не на обвалившийся край родной могилки, а туда, где за невидимой кромкой горизонта алым полымем озарялось сразу полнеба и, будя к жизни засыпающую природу, величавая и буйная, как в жаркую летнюю пору, шла последняя в этом году гроза.
Комментарии
Полный текст второй книги романа «Поднятая целина» был впервые опубликован в журнале «Нева» № 7 за 1959 год (главы 1-21) и № 1 — за 1960 год (главы 22–29), однако замысел этой книги относится к значительно более раннему времени.
Первоначальный план произведения сложился у Шолохова в тридцатые годы. Тогда же, после завершения первой книги романа, писатель наметил пути его продолжения. Необходимый материал был собран, но Шолохов ставил перед собой в то время другие задачи. В феврале 1934 года в беседе с корреспондентом «Литературной газеты» он говорил: «Окончанию второй части «Поднятой целины» помешала работа над последней книгой «Тихого Дона»… Как только закончу «Тихий Дон», вернусь к «Поднятой целине». Главные трудности, тормозившие работу над первой частью, — обилие материала, стремление отобрать самое существенное — сейчас преодолены. Вторая книга, как и первая, покажет становление колхозной деревни. Она охватывает примерно тот же период (1930-31 годы), но более поздний его этап. Все основные персонажи первой книги переходят во вторую. Но, помимо них, читатель встретит и новых героев. Это, главным образом, партийные работники из района. Я принимаю упреки в том, что в первой книге «Целины» слабо отражена роль комсомола в коллективизации деревни, совсем не показана женщина-активистка. В плане работы над второй книгой надо исправить эти недостатки. Каким путем? Пока еще не знаю. Мне не хочется подробно сейчас говорить об этом — это векселя, по которым надо будет платить. У меня на памяти много примеров не только несовпадений изданной книги с первым ее вариантом, рассказанным в каком-нибудь декларативном высказывании, но и целиком невыполненных писательских обещаний. Отклонения в процессе работы от намеченного плана вполне закономерны. Поэтому самое благоразумное — раньше времени не распространяться о деталях» («Литературная газета», 1934, 6 февраля).
Чрезвычайная требовательность писателя к самому себе, заставлявшая его вновь и вновь возвращаться к отделке уже, казалось бы, законченной четвертой книги «Тихого Дона», помешала ему выполнить свое намерение. Побывавший у Шолохова корреспондент «Известий» И. Экслер писал: «Человек покладистый и добрый, Шолохов становится придирчивым, когда дело касается малейшей фальсификации народного языка и быта. Как сурово отчитал он один из наших театров за невнимание к бытовым мелочам при постановке «Поднятой целины». И как он радовался, когда увидел «Поднятую целину» на сцене вешенского театра казачье-колхозной молодежи. Казаки правильно делали ударения в словах, естественно держались на сцене. Шолохов строг к себе:
— Когда писатель грешит против истины даже в малом, он вызывает у читателя недоверие: «Значит, — думает читатель, — он может соврать и в большом…» («Известия», 1939, 11 февраля).
В 1940 году «Тихий Дон» был окончательно завершен, и Шолохов полностью отдался работе над второй книгой «Поднятой целины». Осуществить задуманное помешала война. Многие рукописи Шолохова, сданные им на хранение в Вешенский районный архив, погибли. Были утрачены и написанные уже главы второй книги «Поднятой целины».
