«Нет, не журналист, — подумал Мазур. — Обыкновенного
журналиста не стали бы убивать средь бела дня — а его убили, нет сомнений, все
было проделано с заранее обдуманным намерением. И, надо признать, замысел
удался полностью: никто не заметил лица убийцы, а на дубинке вряд ли сыщутся
отпечатки пальцев…»
— Гражданин Микушевич?
Оглянувшись, Мазур увидел двух крепышей в пятнистых
комбинезонах и зеленых фуражках. Один, как бы невзначай, держал автомат так,
что дуло смотрело Мазуру прямо в живот.
— Ну, — сказал он.
— Пройдемте.
Глянув в указанном направлении, он узрел серый фургон без
опознавательных знаков, с синей мигалкой на темно-зеленой кабине — дверца была
приглашающе распахнута, и возле нее с угрюмо-равнодушным видом здешнего Харона
стоял третий, придерживая за ошейник чутко напрягшуюся чепрачную овчарку.
— А в чем дело? — попытался было Мазур валять дурака.
Тот, что без автомата, ловко охлопал его по бокам, нащупал
кобуру, сноровисто извлек оттуда пистолет и переправил себе в карман.
Автоматчик, оживившись, кратко прокомментировал:
— Наш клиент… Пошел в машину!
И настороженно отодвинулся на три шага, поднял автомат.
Ребятки были тренированные и на лопухов не походили. Вообще-то, Мазур легко с
ними управился бы, но это сулило нешуточные сложности. К тому же Кацуба,
шагавший к вагонзаку под конвоем двух таких же верзил, сопротивления не
оказывал. Только, вывернув голову, крикнул в пространство:
— Сидеть и ждать!
Погранцы так и не поняли, кому предназначалось это ценное
указание — на «газик» они не обратили ни малейшего внимания. Следовательно,
Владимирыч оставался свободным и годным к дальнейшему употреблению…
В кузове их сразу же рассовали по разным клетушкам, и машина
тронулась. Дороги Мазур, конечно, не видел — только решетку, за которой сидела,
вывалив язык, овчарка, косясь на него с бдительным вниманием.
Глава 21
В родном плену
Когда машина остановилась и его пригласили побыстрее
вытряхиваться, Мазур оказался в крохотном дворике, со всех сторон стиснутом
серым бетонным забором. Узкие зеленые ворота уже закрылись. Место было веселое,
как зубная боль. Он было замешкался, дожидаясь, пока выведут Кацубу, но получил
совет побыстрее шевелить жопой и двинулся в направлении, указанном стволом
автомата, — к полуподвальной двери, закрытой сверху ржавым железным козырьком.
Узкий коридор, затертый бетонный пол. Шаги отдавались
гремящим эхом. Мазура втолкнули в первую же камеру, где вместо двери была
толстенная железная решетка, там обыскали уже по-настоящему. Выгребли из
карманов абсолютно все, сняли с пояса пустую кобуру, прощупали швы в одежде,
забрали галстук, шнурки, заперли и удалились, оставив одного из своих в
качестве стража. Тот уселся на табуреточку у противоположной стены, положил
автомат на колени и приготовился к долгому ожиданию — только старослужащие
умеют с максимальным комфортом устроиться в самом неподходящем месте.
— Дай закурить, — попросил Мазур ради установления
контакта.
— С часовым разговаривать не положено, — лениво
отозвался стриженный под ежика верзила.
— Да какой ты часовой? — миролюбиво сказал Мазур. —
Тебя ведь без разводящего сюда поставили, никто тебе пост не сдавал и не принимал
ты ничего…
— Грамотный, — буркнул страж.
— Ладно, кинь сигаретку, — сказал Мазур. — А я тебе все
первому расскажу, как родному. Значит, так: микропленка в правой задней
подошве, встреча с резидентом в полночь у булочной, а подводная лодка будет
ждать в квадрате три шестьдесят две. Сечешь, какая информация? Медаль дадут не
глядя.
— Я тебе сейчас в глаз дам не глядя.
— Вертухай ты, а не часовой, — печально констатировал
Мазур.
— А за вертухая по шее получишь, — грозно пообещал
верзила. — Сиди, шпион, и не чирикай.
— Да какой из меня шпион?
— А какой из меня вертухай? — резонно отпарировал
пограничник. — Посадили — вот и сиди.
— А Женевская конвенция? — спросил Мазур. — Права
человека и тому подобное? Ордер на арест?
— Интеллигент, — обрадованно заявил часовой. — Сразу
видно…
У Мазура все еще побаливала почка, по которой во время
обыска умело угодил этот милый юноша. А курить и в самом деле хотелось всерьез,
но карманы подмели под метелку. Мало того, в туалет хотелось ощутимо.
— Эй, а почему параши нет? — осведомился Мазур.
— Лепень сними — и в карман, — посоветовал часовой.
Мазур медленно закипал. Дослужившись до капитана первого
ранга, отчего-то с трудом переносишь хамство, когда оно исходит от вовсе уж
нижних чинов. Последний раз ему при схожих обстоятельствах попадало по почкам
аж четверть века назад, на гауптвахте, но там, как ни крути, свои неписаные
правила, неприятные, однако освященные столетиями. Да и был он тогда
курсантом-первогодком, права голоса решительно не имевшим…
Почка побаливала, в туалет хотелось нестерпимо. А стриженый
вдобавок ко всему закурил — по роже видно, не из жажды никотина, а затем, чтобы
усугубить страдания узника. Пускал дым и ухмылялся, скотина.
«Ладно, — подумал Мазур. — Не убьют, в конце концов, к
начальству в числе прочих пожитков унесли и его офицерское удостоверение, а
Кацуба не будет сидеть сложа руки. Сам выкрутится и напарника вызволит…»
Он обошел крохотную камеру — узенькие нары подняты и
примкнуты цепью к стене, даже сесть некуда, вернулся к решетке, решительно
заявил:
— Выведи в сортир, мочи нет.
— Сказал же, ссы в карман! — жизнерадостно утешил
часовой.
— Ну ладно, — сказал Мазур. — Душевно я тебя просил…
Отступил на шаг и после короткого внутреннего сопротивления,
вызванного остатками цивилизованного воспитания, принялся за дело — так, чтобы
струя попадала в коридор.
Часовой вскочил с табурета, отпрыгнул подальше, осыпая
Мазура отборными перлами русского нелитературного языка. Однако
предусмотрительно держался в отдалении, пока не убедился, что фонтан иссяк.
Потом взревел:
— Совсем обурел, гад?!
— Погоди, — сказал Мазур. — Я сейчас, раз пошла такая
пьянка, еще и накакаю на пороге. Меня все равно, чует мое сердце, в нормальную
камеру скоро переведут, а убирать тебе же и придется, лысопогонник.
Демонстративно повернулся и сделал вид, что расстегивает
штаны, повернув голову так, чтобы краешком глаза все же видеть объект. Часовой
задохнулся от злости:
— Да я! Да ты! Да своим липнем вытрешь!
И просунул, дурачок, руку за решетку… Сцапал Мазура за полу
пиджака, рыкнул:
— Снимай!
