Но они и сами уже услышали, притихли, как мышки, и две
парочки по разным концам кузова затаили дыхание. Шаркающие шаги долго звучали
вокруг грузовиков, возникая то справа, то слева. Потом в недолгой тишине Мазур
явственно расслышал знакомый звук – щелканье отводимого пистолетного затвора. И
забеспокоился не на шутку – если полезет искать, может завертеться такая
карусель, с пальбой и мордобоем, что вся точка сбежится… Может, вырубить его?
Но как это сделать незаметно для нежданных соседей?
Шаги немного отдалились. Раздался вопль:
– Щуренко!
– Щиренко, тарищ капитан! Внеплановый ремонт техники
согласно приказа…
– Чьего приказа, мать твою?
– Сержанта Колымаева, тарищ капитан!
– О! А где эта сука?
– Кто, тарищ капитан?
– Сержант Колымаев где? Ур-рою суку… Что видишь?
– Пистолет системы Макарова, тарищ капитан!
– Ты колымаевскую смерть видишь, скворец!
– Так точно!
– С-смерть видишь?
– Такточн!
– Чью?
– Колымаевскую.
– Так достань мне эту суку из-под земли! Ну что стоишь, что?
Бегом марш мне доставать Колымаева!
– Тарищ капитан! Тарищ капитан! – судя по голосу,
бедолага Щиренко осторожненько отступал, то и дело оглядываясь. – Есть
доставать…
– Бегом марш! Ну?
Застучали шаги. Отойдя на безопасную дистанцию, Щиренко
рванул быстрее лани. Интересно, сколько пройдет времени, пока до капитана
дойдет, что Колымаева ему никто доставлять не собирается?
– К-колымаев… – бормотал капитан, бродя вокруг
машины. – На К-колыму… посмертно… Блядь долбаная, нашла с кем тереться, с
гандоном деревенским… – и из него хлынул такой поток эпитетов по адресу
присутствующей здесь же парочки, что Мазуру захотелось вылезти и набить
капитану морду.
Похоже, не ему одному…
– Вадька!
Поздно. По асфальту шлепнули босые ноги. Что-то
металлическое громко упало, и над самой землей хлестнул выстрел – нельзя так
ронять «Макарку» со взведенным курком…
– Вадька! – отчаянный женский визг рядом едва не
оглушил Мазура.
Нет, похоже, никого не задело. Там уже орали, топчась –
видимо, вошли в клинч:
– Кто гандон? Кто блядь? Н-на! Н-на! (о кабину словно
ударили тяжелым мешком) Н-на!
– Р-рота… бьют!
– Н-на!
– Вадька!
– Н-на, сука!
– Вадька, убьешь!
«Увезет, точно, – подумал Мазур. – Если уж на
принцип пошло…» Слышно было, как от дверей гаража робко подают голос
выскочившие первогодки:
– Тарищ капитан… тарищ сержант…
– Н-на! Командир завтра приедет похмельный – пожалуешься…
«Нежности во вкусе Ромео и Джульетты смешны, если они
происходят в армейском пехотном полку», – по памяти процитировал Мазур. А
драка тем временем продолжалась без малейшего вмешательства со стороны. Однако
вскоре то ли отчаянно взывавшей Галочке удалось привести в разум нежного друга,
то ли капитан уже пришел в столь плачевное состояние, что бить его дальше было
просто противно. Сержант залез в кузов, ворча и матерясь, стал одеваться.
Рядом, всхлипывая, возилась Галочка.
– Ох, а завтра…
– Да ни черта он не вспомнит. Как в тот раз. Пусть лежит…
– Замерзнет же…
– И хер с ним. Будешь молодая вдова, еще проще, с разводом
проблем не будет…
– Ох, Вадька…
– Все, исчезай. Старлей бежит…
Она перелезла через борт и растворилась в ночной тиши.
– Что такое?
– Да ничего такого, – все еще остывая, пробасил сержант
из кузова. – Капитан опять нажрался, шпионов под машиной ловил. Палить
начал, да споткнулся, упал. Очнулся – гипс…
– Хорошо он падал…
– Да уж как повезло…
– Колымаев!
– Что – Колымаев? Я ж ему не нянька.
– …твою! Тебя сколько можно покрывать? Земляк хренов! Погоди
до дембеля, хоть трех баб увози…
– Толя, так все путем. Не вспомнит. Пусть похмельную
головенку поломает, откуда нагар в стволе… Ты ему скажи, что повара вчера по
пьянке хлопнул, а?
– Пошел ты… Щиренко! Возьми двоих, волоките капитана на
квартиру. А ты исчезни, Ромео. Ладно, я Лидке скажу, пусть ей у нас постелит…
все, разошлись!
«Родная армия, – умиленно подумал Мазур, когда вокруг
настала совершеннейшая тишина. – Земляк за земляка, да здравствует
любовь…» Но ясно уже, что искать в этом заведении кого-то, кому можно доверить
свою тайну или просто попроситься на легальный ночлег, повертев
удостоверением, – дело чреватое. Рискованно связываться с этой махновщиной
в каком бы то ни было качестве.
Он достал процессор, нажал несколько кнопок. Экран
зеленовато фосфоресцировал во мраке.
– Кончилось? – шепнула Джен.
– Сдается мне… Много поняла?
– Почти все, наверное… Это кто, муж? Или ревнивый соперник?
– Ревнивый муж, – сказал Мазур. – Все легко
узнаваемо, а? Какого черта мы с вами друг друга ракетами пугали полсотни лет,
если этакие вот сцены из жизни без перевода понять можно…
– А дальше? – Ты про них или про нас?
– Про нас.
– Сейчас поедем, – сказал он. – На этой самой
машине. Нам и сотни километров не придется одолеть, авось проскочим… Есть тут
пара дорог, хотя, боюсь, поплутать придется…
– На этой? Мазур хмыкнул:
– А что, опасаешься проверки у ворот или военной полиции?
Или поняла, что нравы здесь самые непринужденные?
– Поняла…
– Тогда пошли в кабину.
Ключа зажигания он не нашел, но не особенно этому
опечалился: ловко соединил провода, и мотор заработал. С наслаждением сунул в
рот сигарету, снова переживая щекочущее чувство, будто нацепил шапку-невидимку.
Вдали светились окна в казарме – похоже, там и гуляли деды. Показались
возвращавшиеся первогодки, Щиренко с товарищами. До них было метров пятьдесят.
Машина у них на глазах медленно развернулась, тронулась прочь. Они попытались
рассмотреть, кто сидит за рулем (девушке Мазур велел пока что пригнуться
пониже), но этим и ограничились. Никто не кинулся наперерез, никто не стал
играть в пограничника Карацупу.
В будке КПП тускло светилось окошко, но никто не вышел на
крыльцо. Ворота, похоже, пребывали в нынешнем распахнутом состоянии не один
месяц – у нижних кромок росла высокая трава, уже, конечно, высохшая и
побуревшая. Мазур, держа не больше тридцати, выехал в ворота, чуть прибавил
газу и на развилке повернул налево, в сторону, противоположную той, откуда
пришла колонна. Над лесом стояли крупные звезды, мотор пару раз подозрительно
чихнул, но снова заработал ровно.
