Он решился, подошел и мягко тронул Вику за плечо:
– Пошли.
Она молча, покорно встала, сделала несколько шагов мимо
костра, вопросительно оглянулась. Мазур вынул из костра горящую палку, кивнул
на один из проходов, ведущий в пещерку, где он сложил запасы топлива и ворох
лапника. Вика пошла туда вялой походкой манекена. Обогнав ее, Мазур осветил
дорогу, прикрыл ей макушку ладонью, чтобы не вмазалась ненароком в низкий свод.
Поблизости лопотал невидимый ручей. От стен попахивало сырым камнем. «Гостиная»
исчезла за поворотом. Вика дрожала.
– Что, холодно? – спросил Мазур.
– Ты меня убьешь?
Мазур даже остановился:
– Сдурела?
Вика смотрела ему в лицо:
– Я вчера сон видела. Как ты меня убиваешь, чтобы не мешала.
Зачем я вам, в самом-то деле...
– Сдурела, – повторил Мазур.
– Я же вижу, что лишняя, – повторила она со столь
обреченной покорностью судьбе, что Мазура самого бросило в дрожь.
Он притянул ее свободной рукой и поцеловал. Губы у нее
сначала были холодными и вялыми, но понемногу потеплели, она почти не отвечала,
словно не веря. Тяжко вздохнула и робко прижалась к нему всем телом. Ветка
догорала, руку уже обдавало жаром, и Мазур легонько подтолкнул женщину вперед.
Быстро и сноровисто разжег костерок в углу, подальше от
«дровяного склада». Вика стояла на коленях на мягких пихтовых ветках, теребила
замок «молнии» – и в ее глазах Мазур увидел надежду. «Вот и прекрасно, –
сказал он себе. – В первобытном мире лечат первобытными лекарствами.
Капитан первого ранга Мазур, психотерапевт племени...»
– Что снимать? – тихо спросила Вика.
– Все, – сказал он, опускаясь рядом и старательно
притворяясь перед самим собой, будто им движет исключительно гуманность и
филантропия.
Ее взгляд невольно метнулся к проходу:
– А...
Мазур осторожно опустил ее в ворох мягких иголок и медленно
потянул вниз «молнию». Она подчинилась, закрыв глаза и, кажется, даже не дыша,
полуоткрыв рот. Пока Мазур ее раздевал, Вика оставалась скованной и
напряженной, но после первых же прикосновений сплела руки у него на спине, вся
подалась навстречу. Он еще никогда не брал женщину, ставшую прямо-таки
воплощением покорности, нежной и полной, старавшейся предугадать всякое его
движение и последовать за ним – и в то же время остававшейся страстной. Ему
ничуточки не пришлось стараться, чтобы кончить одновременно, – Вика мягко
и незаметно подвела его к беззвучному взрыву, пронизавшему обоих. Сначала, еще
оставаясь расслабленно в ней, Мазур подумал довольно: фантастическая женщина. И
лишь потом, немного остывши, прижимая ее к себе и бормоча на ухо что-то
бессвязное и утешительное, понял ее до конца и пожалел, чуть ли не ужаснулся –
это и есть та лоза, что не способна существовать без опоры, жизнь без
п о л о в и н к и для нее сплошной
ужас. Бог ты мой, как ей должно быть жутко сейчас...
– А как же Ольга? – спросила она тихо. – Идти-то
назад теперь страшно...
– Обойдется, – сказал Мазур, погладив ее по
плечу. – В нашем первобытном племени и нравы упростились чуточку... Так
что не переживай, поймет.
Вика прижалась к нему всем телом, чуть распухшая от
комариных укусов щека лежала на его груди.
– Знаешь, я всегда тайги боялась чуточку, – призналась
она тихо. – А о н все равно таскал. Как сердце чуяло... Я, правда, во
сне видела, что ты меня убил.
– Вот и выходит, что сны надо толковать как раз
наоборот, – сказал Мазур философски.
– Ты по обязанности, или как?
– Победительница, ты чудесная женщина, – искренне
сказал Мазур. – Вот только скоту досталась, уж извини. И с ним-то, если
каким чудом попадется, я цацкаться не буду...
– Ну и пусть, – сказала она решительно. Провела ладонью
по его бедру. – Мы когда-нибудь еще...
– Почему – когда-нибудь? – сказал Мазур, перехватив ее
ладонь и чуть передвинув. И шепнул на ухо нечто такое, от чего она засмеялась
уже совсем весело.
Что скрывать, роль вождя племени ему пришлась по вкусу и по
душе. Но, возвращаясь в «гостиную», он все-таки немного робел из-за необычности
ситуации. Однако все прошло гладко: возившаяся у костра Ольга глянула на них и
совершенно буднично бросила:
– Явились, прелюбодеи? Садитесь жрать.
Чего ей это спокойствие стоило, Мазур мог только
догадываться. Не сыщешь женщины, которая в таком положении не испытывала бы
ничего, кроме умиления собственным благородством. И все же держалась она
прекрасно, мимоходом взъерошила Вике волосы:
– Не бери в голову, Гюльчетай. Коли уж получилась нежданно
мусульманская семейка... В городе посмеемся. Только на будущее давай четко
прикинем, как нам нашего мужика делить по справедливости...
Мазур сидел, не поднимая глаз, старательно вгрызаясь в
горячий кус сочной барсучатины. Женскую логику он давно познал вдоль и поперек,
а потому не сомневался, что подсознательно Ольга считает его виноватым, хоть и
сама ко всему подтолкнула. Самые лучшие на свете женщины – всего лишь женщины,
и не более того, аминь...
По рукам текло горячее сало, в углу лежала щетинистая
барсучья шкура, а рядом с автоматом покоился лук с отпущенной тетивой и пучок
грубо отделанных стрел. И тут же – электронные часы на руке Ольги и
отблески света, матово игравшие на ее полуобнаженной груди, круглившейся под
расстегнутой курткой. «Сюрреализм – спасу нет, – подумал Мазур. И с
сожалением удержал руку, потянувшуюся было к следующему аппетитному куску – экономить
следовало, в тайге раз на раз не выпадает.
Ольгины часы коротко пискнули.
– Сколько там? – поинтересовался он.
– Полночь. Самое время, чтобы какой-нибудь призрак из
глубины притащился. – Ольга, упорно не глядя на него, вновь дернула Вику
за волосы: – Да не переживай... сестричка. Мужик наш нас обязательно вытащит,
он такой... Лишь бы мы не скулили. Вытащишь, вождь?
– Ага, – сказал Мазур, вытирая жирные руки о
многострадальные штаны, уже зиявшие кое-где мелкими прорехами. – Нам бы
еще иголку с ниткой, совсем печалей не знали б. А то вы скоро в натуральных
амазонок превратитесь, наяды и дриады, да и я на манер Маугли смотреться
буду... Олечка, расскажи сказку на сон грядущий. Что-нибудь искусствоведческое?
Хоть коротенькое. Просто жажду услышать что-то искусствоведческое, не имеющее
отношения к дикому лесу...
Мечтательно прищурившись, глядя в потолок, Ольга напевно
продекламировала:
– Томас Чиппендейл, знаменитейший мастер мебели, свои
собственные идеи соединял с образцами французского и восточного искусства, вдохновлялся
и английской поздней готикой, и рокайлем... – и вздохнула. – Не могу,
язык не поворачивается. Как-то и не верится сейчас, что все это где-то есть –
музеи, фонтаны, Констебль с Рубенсом... По-моему, я лес и на картинах видеть не
смогу...
