– Что-то интересное завязывается...
– Вот и посмотрим, – сказал он спокойно. –
Раздевайся, малыш, хоть вымоемся как следует, а на э т и х наплюй с высокой
колокольни... Ты у меня молодец, неплохо получается – обливать презрением, вот
и дальше двигай в том же ключе. Предки твои дворянские, как история гласит,
лакеев в таких ситуациях нисколечко не стеснялись...
Они и в самом деле мылись совершенно непринужденно, терли
друг другу спины, притворяясь, что никого, кроме них, в жарко натопленной бане
и нет. Толстяк, правда, пытался зыркать на Ольгу блудливым взглядом, но с ним
Мазур управился моментально: хлопнул по пояснице вроде бы в шутку, однако
нечаянно угодил в одну из болевых точек, и господина Чугункова моментально
скрючило, а разогнувшись, он убрался в дальний угол и отныне держался
совершенно монашески...
Пока мылись, кто-то унес старую одежду и приволок новую –
стопу одинаковых штанов и рубах, белых, из толстого полотна, со скупой красной
вышивкой на рукавах у запястий и по воротнику. На Мазура пришлось почти впору,
Ольге пришлось и рукава, и штанины подвернуть, но и в этом каторжном наряде она
оставалась столь прекрасной, что у Мазура захолонуло сердце, и он пообещал себе
выжечь здешний клоповник начисто, если это понадобится ради ее спасения.
Полотенец хватило, чтобы как следует высушить Ольгины
великолепные волосы, а на лавке нашлись и гребень, и пара косметичек – хозяину
явно намеревались показать товар лицом. Выйдя первым на крылечко, Мазур опять
угодил под прицел полудюжины стволов, на запястьях и лодыжках звучно щелкнули
кандалы.
– Ну вот, – довольно оглядев его, заключил
Кузьмич. – Теперь и на люди показаться не стыдно. Что жена замешкалась?
– Косу заплетает. Сигаретку дай, старче, а то мои с одеждой
унесли...
– В горнице подымишь потом, – отрезал Кузьмич. –
Будешь еще двор табачищем поганить...
Мазур вспомнил: он и в самом деле ни разу не видел курящим
ни Кузьмича, ни кого-то из его подручных, и табачным духом от них не пахло. Ну
да, естественно – «трава никоциана»...
– Ты смотри, на хозяина хвост не подымай, – сказал
Кузьмич, пристегивая его к общей цепи – А то кто его знает, с какой он сегодня
ноги встал. Велит в яму с медведем кинуть – придется исполнять скрепя сердце...
Мазур оглядывался. Пушка уже стояла у главного крыльца
обширного терема – и возле нее выжидательно переминался мужик с дымящимся
фитилем. Теперь Мазур хорошо рассмотрел, где размещались колокола: на
специальной звоннице, высокой башенке, под шатровой крышей на четырех резных
балясинах. Колоколов – целых пять, два больших и три помельче.
Слушай-ка, старче божий, – сказал Мазур. –
Насколько я помню, это вроде бы не в раскольничьей традиции – колокола на
церковь вешать...
– А они и не на церкви. Вон, звонница особая.
– Да я не то имел в виду... Колокольным звоном встречать –
это вроде бы не по вере, а?
– Ты не лезь в то, чего не понимаешь, – сказал Кузьмич,
и лицо у него на миг определенно омрачилось. – Вера тут ни при чем –
хозяина встречаем...
– А он-то не старовер, а?
– Он – хозяин. Тебе достаточно. Мне, положим, тоже...
Один за другим выходили остальные – и попадали на цепь,
конечно. Вокруг, сбившись в несколько кучек, маялись принаряженные обитатели
заимки, они старательно держались подальше от пленников, не переступая пределы
невидимого круга, но, судя по лицам, что-то не ощущали себя вольными орлами.
Заранее можно сказать, что здешний хозяин свою челядь держит в кулаке без
всякой старинной сибирской патриархальности...
– Что они, старче, у тебя такие скучные? – не выдержал
Мазур. – Сколько помню, всегда говорилось, что староверы есть люди
независимые и несгибаемые...
– Молчи ты! – цыкнул на него Кузьмич, остервенев лицом.
Мазур замолчал. Подобострастная суетня вокруг и боязливые
лица удручали его сами по себе. Все-таки места здешние испокон веков были
вольными. Еще при Николае Первом, когда только что приехавший из России и
никогда не бывавший прежде в Сибири новый губернатор попробовал было
объясняться со здешними мужиками так, как привык за Хребтом, финал получился
для него крайне унизительным: казачий конвой был шантарскими таежными жителями
мгновенно обезоружен, побит и связан, а у самого губернатора долго вертели под
носом ядреными кулаками и, как умели, объясняли ему простыми словами, что тут
ему не Россия. Как ни удивительно, особых репрессий не последовало...
– Едут! – отчаянно заорал кто-то поблизости. –
Машет!
Мазур задрал голову, уставясь куда и все, – на вершину
могучей стометровой башни. Там отчаянно мотался над ограждением смотровой
площадки ярко-алый лоскут.
– Становись! – заорал Кузьмич. – Близко уже!
Неразберихи и сутолоки не было – процедура, видимо, давно
отработана, как парады на Красной площади. Все проворно выстроились в две
шеренги вдоль воображаемой линии, направленной от ворот к «красному» крыльцу
терема – мужчины по одну сторону, женщины по другую, чуть ли не с военной
четкостью. Что касается пленников, им отвели местечко в мужской шеренге, на ее
левом фланге, у самого терема.
У крыльца появился Кузьмич в компании доктора, добавившего к
прежнему наряду еще и черный котелок. Меж ними маялась довольно красивая деваха
в роскошном сарафане и вышитой рубахе, с русой косой из-под белого расшитого
платка. Мельком оглядев ее, Мазур машинально отметил, что у Ольги коса не в
пример роскошнее.
Выскочила толстая баба, торопливо подала девахе хлеб-соль –
красивый каравай, увенчанный золотой, судя по цвету, солонкой, на блюде с
рушником – пошептала что-то на ухо и вновь скрылась.
Все замерло. Ни малейшего звука на подворье, даже собаки
притихли. Мазур покосился через плечо – караульных за спиной осталось всего
двое, они стояли в деревянных позах, автоматы висели на шее.
– Трепещешь? – громко прошептала Ольга, приблизив
голову.
– Ага, – таким же шепотом ответил Мазур. – Но до
чего мне оглушительно пернуть охота, спасу нет...
Она тихо фыркнула. Острый на ухо Кузьмич стегнул их злым
взглядом, весь подобрался, придавая себе степенную важность. В воздухе
явственно попахивало чем-то химически-резким – то-то ни комаров, ни мошки
совершенно незаметно...
Воздух резанул мощный разбойничий посвист – это с верхушки
башни. Все застыли. Мазур увидел кучку всадников, выехавшую из тайги и
двинувшуюся шагом к воротам – по той дороге, которой привезли сюда их с
Ольгой. Один, два... пятеро.
Обитатели заимки превратились в живые статуи. Всадники
двигались к воротам, безмятежно синело небо, сияло солнце, и Мазуру вдруг
нестерпимо захотелось проснуться.
Всадники все ближе... Кузьмич махнул большим красным платком
– и слева оглушительно громыхнула пушка, густой белый дым тяжело поплыл по
двору. Тут же отозвались колокола и уже не умолкали, вызванивая неизвестную
Мазуру мелодию. Замолчали они, когда всадники, двигавшиеся шагом, оказались
примерно на половине шеренги.
