Понемногу Ольга оттаяла, так и не проронив ни слезинки. И
послушно стала собираться. Они и в самом деле отыскали в спальне кое-какие
вещички, на Западе вышедшие из моды, но все равно более цивильные, чем их
прежняя одежда. Ольге, правда, все было велико, джинсы даже с поправкой на
нынешнюю моду пузырились, словно запорожские шаровары. Поборов враждебную
брезгливость, Мазур переоделся. Теперь оба выглядели самую малость наряднее, но
кроссовки, увы, пришлось оставить прежние. Отыскав безопасную бритву, Мазур
начисто сбрил бородку, нацепил затемненные очки и походил теперь на ларечника
средней руки, а Ольга – на телку такового.
Сумку прихватили с собой, но консервы и плитку оставили. Как
и ружье. С двустволкой на плече не особенно и погуляешь по Пижману, а денег на
еду хватит – он хотел было выкинуть «премиальные» доллары в сортир, но решил,
что в их положении не до высоких чувств. Главную внутреннюю борьбу пришлось
выдержать, раздумывая над документами. В конце концов он сжег паспорт Федора –
теперь, когда Мазур остался без бородки, документ не выдержал бы и беглого
осмотра. Но милицейское удостоверение, как ни рискованно казалось, оставил при
себе – в общем-то, если прикинуть, на них и без того повисло столько всякого,
что красные корочки сами по себе ничем не отягчали, лишь добавляли грехов к уже
свалившимся на плечи...
Мелькнула мысль поджечь дачу. Однако Мазур ее отбросил –
даже не потому, что это могло привлечь внимание проспавшегося сторожа. Очень уж
мелкой местью выглядело бы...
Никто не видел, как они уходили, – на соседних дачах
так и не появилось ни единой живой души, роскошный поселок утопал в тишине.
Только овчарка сторожа, собака сверхбдительная, все же заслышала их, должно
быть, долго гавкала вдали.
Сначала с магистрали доносился шум машин, но вскоре Мазур
стал забирать влево, и они долго шагали в тишине, если не считать птичьего
пения и цоканья белок временами. За все время они не обменялись ни словом,
избегали даже встречаться взглядами. Что-то меж ними пролегло, еще
неоформившееся, зыбкое...
Оказавшись на опушке, Мазур долго рассматривал в бинокль окраину
долгожданного Пижмана. Частные домишки давно ожили – шел дым из труб,
погавкивали собаки, судя по долетавшим разговорам, детей поутру выпихивали в
школу, а они, как водится, ленились и оттягивали. Вдали виднелась парочка серых
«хрущоб», слева дымила труба. Магистраль осталась далеко справа, и не
рассмотреть – Мазур лишь по виденной раньше высоченной трубе определил, где она
пролегает.
– Пошли, – вздохнул он, пряча бинокль в футляр, а
футляр – в сумку.
Это было первое произнесенное слово. Однако Ольга никак не
отреагировала на столь эпохальное событие, послушно пожала плечами. Потом
спросила:
– Дорогу приблизительно знаешь?
– Не зря ж я его расспрашивал... Должен найти. Надень-ка
косынку. Повяжи по-деревенски, косу под воротник спрячь. У тебя особой приметой
определенно будет коса, а у меня – борода. Которой, слава богу, больше нету.
Одежда другая, есть шансы...
Они вошли на окраину, двинулись меж двух рядов бревенчатых
крепких домов – не спеша, но и не останавливаясь, уверенным шагом людей,
имеющих перед собой конкретную цель. Из объяснений водителя Мазур получил,
понятно, лишь самое общее впечатление о «северной столице» губернии, но
двигаться следовало как можно целеустремленнее, пусть даже по ошибке забредут
не туда, плевать, поплутают... Человек неуверенный западет окружающим в память
прочно и надежно, особенно здесь, в глуши.
Где-то слева явственно слышался гул самолетных двигателей –
местный аэропорт, конечно. Вот и зеленый МИ-8 тяжело поднялся над отдаленными
крышами, повернул к северу. Пожар, видимо, все еще полыхает. Теперь сворачивать
следует на юго-восток, чтобы добраться до сомовского дома, придется пересечь
наискосок чуть ли не весь город. А он хотя и небольшой, но довольно обширный –
как раз из-за того, что девять десятых застройки являют собою частные усадьбы.
Сколько здесь милиции, интересно? Знать бы их штатное расписание для таких
городков... Человек полсотни? Парадокс, но он был лучше знаком со структурой
береговой охраны США или тактикой патрулирования танкерской полиции, чем с
реалиями родных осин...
Вдали, наперерез, проехал «луноход» – скоренько, вполне
целеустремленно. Вряд ли патрулирует. Мазур шагал дальше, не сбиваясь с темпа,
хотя сердце в первый миг противно ворохнулось, пытался просчитать вводные.
Здесь вам не Москва и не Шантарск. Будни глухой провинции
как нельзя лучше располагают к рутине. Да и лагерная охрана все же проходит по
иному ведомству, и потому милиция вряд ли пылает таким уж благородным гневом –
вот если бы убиты были двое их ребят, рьяности прибавилось бы вдесятеро...
Искать будут рутинно – блокируют автовокзал и пассажирскую «чугунку», уходящие
на юг дороги, в аэропорту преисполнятся бдительности. А главное, искать будут
п р я ч у щ и х с я. Уж это
непременно. Во все глаза станут высматривать тех, кто пробирается огородами,
хоронится в закоулках, дергается, нервничает... Эх, знать бы, где здесь самые
подозрительные места – «малины», «бичграды», прочие воровские слободки... А то
ведь завернешь туда, ни о чем таком не подозревая...
Увидев справа, на пустыре, обитый волнистой жестью ларек без
вывесок, решительно свернул туда. Вывески не требовалось: несмотря на ранний
час, к окошку стояла плотная, компактная очередь мужичков из двадцати, а вокруг
прихотливой россыпью стояли самые разнообразные машины, от потрепанной «тойоты»
до потрепанного молоковоза. Кто уходил, прижимая к груди охапку пивных бутылок,
кто оставался, чтобы охладить горевшие клапана парой флаконов. Бутылочных
крышечек и битого стекла вокруг валялось столько, что эти залежи не могли не
попасть в объективы разведывательных спутников.
Мазур добросовестно отстоял полчаса, временами вместе со
всеми рявкая на пытавшихся пролезть без очереди, навострив уши. Но разговоры
были самые будничные – главным образом про то, сколько вчера было выпито, где,
с кем и с какими хохмами либо инцидентами. Пару раз упомянули про пожар.
Уголовных новостей не касались совершенно, может, и не знали таковых.
Загрузив сумку двумя десятками бутылок, он отошел метров на
полста, открыл две и сунул одну Ольге.
– Что, идеи появились? – спросила она.
– Ага, – ответил он скупо, не вдаваясь в детали. Осушил
свою бутылку до донышка, поставил под забор, к радости кружившей неподалеку,
что твой гриф, старушки. – Вечно у меня идеи...
Идея была незамысловата и исходила из того, что пешком в
такую даль тащиться и долго, и рискованно...
Прошло не так уж много времени, прежде чем он обнаружил
подходящее место. Застроенная частными домиками улочка была заасфальтирована
(значит, какая-то магистраль местного значения), возле автобусной остановки
располагался магазинчик с высоким крыльцом, а рядом с ним – несколько
коммерческих киосков и импровизированный «блошиный рынок», каких за последние
годы на съежившихся, но все еще необъятных просторах Отечества развелось
неисчислимо. Рынок был вполне гайдаровский, то бишь абсолютно нецивилизованный
– ни тебе постоянных прилавков, ни навесов. На стене магазинчика большими
красными буквами начертано насчет запрета на торговлю с рук и неизбежной кары в
виде штрафа, но цепочка продавцов, человек двадцать, протянулась вдоль улицы,
начиная как раз от надписи. Вместо прилавков были пустые ящики, торговали
решительно всем – сигаретами, семечками, импортным йогуртом, железками и
водопроводными кранами, торчал даже похмельный мужик с тремя крохотными
кутятами в сумке. Тут же сидели неизбежные киргизы с китайским и пакистанским
ширпотребом и унылое лицо кавказской национальности, нахохлившееся над мешочком
с рыжим урюком.
