Действующие лица романа вымышлены.
Всякое сходство их с реально существующими людьми – не более
чем случайное совпадение.
Равным образом операция «Меч-рыба» является не более чем
плодом авторского вымысла.
Александр Бушков
* * *
Майору В. К. посвящается
Часть первая. Бег среди деревьев
Глава 1
Пройдемте в гости...
Ах, как звенела медь
в монастыре далече!
Ах, как хотелось петь,
обняв тугие плечи!
Звенели трензеля,
и мчали кони споро
от белых стен Кремля
до белых скал Босфора...
Самые простые, незамысловатые, обыденные вещи непременно
обретают экзотический, романтический, диковинный привкус необычайного – если
заниматься ими в местах, скажем так, несопоставимых. Будь Мазур космонавтом, он
обязательно протащил бы контрабандой на станцию «Мир» балалайку. И это были бы
минуты небывалого, неземного прикола: когда ты, оказавшись снаружи для
подвертки каких-нибудь вакуумных гаечек, паришь возле станции на короткой
привязи, внизу медленно, грузно проворачивается планета, вся в белых, твердых
стружках облаков, в руке у тебя бесполезная в безвоздушном пространстве
балалайка, и ты постукиваешь по струнам затянутыми в космическую перчатку
пальцами...
– Но будущего нет,
идет игра без правил.
Не в тот сыграл я цвет,
на масть не ту поставил.
Костей полны поля,
и реет черный ворон
от белых стен Кремля
до белых скал Босфора...
Но, в общем, и без космоса жилось нестандартно. Диковинно
жилось. Он лежал навзничь на нагретых полуденным солнышком досках, на палубе
плота, брякал на гитаре, смотрел в голубое небо, расслабившись и отрешившись от
всего сущего, а мимо проплывали, не особенно и торопясь, исполненные дикой
прелести берега – сопки с плавными, как у музыкальных инструментов,
очертаниями, поросшие темно-зеленой, кудреватой шубой тайги, великанские сосны
и кедры, не знавшие человека желтые песчаные пляжи, уходившие под воду каменные
россыпи. Это плот двигался, конечно, но если не смотреть на воду, можно
преспокойно решить, будто все наоборот...
– Ах, лучше было б мне
в степях с Чекой спознаться,
к родной земле щекой
в последний раз прижаться.
Метелки ковыля
среди степного хора
от белых стен Кремля
до белых скал Босфора...
Потом и тренькать стало лень – от окружающего дикого,
первобытного величия – и он бездумно лежал, глядя вперед меж расставленными
босыми ступнями, словно в прицел. Плот целеустремленно скользил вместе с
широченной, могучей Шантарой, прямиком к Северному Ледовитому океану, до
которого оставалось каких-то восемьсот километров, если считать сухопутными
мерками. Плот носил имя собственное – «Ихтиандр». Он этого заслуживал, потому
что построен был добротно, как серьезное инженерное сооружение – на двух
дюжинах накачанных автопокрышек с впрыснутым внутрь для надежности герметиком
покоилась основа из бревен, сбитых и скрепленных с величайшим тщанием, а уж по ним
настлана дощатая палуба. На палубе – небольшая палатка, обитые прорезиненной
тканью ящики для экипировки, в корме достаточно места для двух рулевых весел, и
на высоком шесте гордо реет «Веселый Роджер», выполненный опять-таки прилежно,
водоустойчивой краской. Мазур строил плот неделю, с пачкой чертежей и заранее
проделанными расчетами, бдительно следя за нанятыми в помощь куруманскими
мужиками, чтобы не запили и не напортачили, то напоминал о немаленькой плате,
то понукал морскими матерками. Мужики, поначалу полагавшие его очередным
городским, бесившимся с жиру «новоруссом», понемногу присмотрелись и поверили в
легенду – в «капитана дальнего плаванья», вконец придавленного ностальгией и
решившего, пока есть сила в руках и зоркость в глазах, проплыть по родным
местам. После этого работа пошла бойчее. Получилось недурственно. Ни одна
шляпка гвоздя не торчала, ни одна заноза за пять дней плаванья не впилась в
пятки. Плоту, если подумать, вполне подходило гордое наименование «судно». У
предков кораблики были не в пример хлипче. Даже жалко становится, как
подумаешь, что «Ихтиандру» неминуемо предстоит оказаться брошенным.
И потому дня два назад Мазур твердо решил, достигнув Игарки, не бросать
плот у берега и не дарить на дрова, а отпустить дальше, в океан – ну, там уж
как ему повезет: может через пару лет достичь и Норвегии, а может и прибиться к
Шпицбергену...
– Капитан, вы там не дрыхнете ли? – долетел с кормы
звонкий голосок Ольги.
– Капитан дрыхнуть не может, – откликнулся Мазур с
достоинством. – Капитан всегда бдит...
Он перекатился на метр левее, лег на живот, упер локти в
палубу, а подбородок – в стиснутые кулаки. Экипаж плота, состоявший из
одного-единственного человека, вел себя безукоризненно – молодая жена
старательно пошевеливала рулевым веслом (второе было поднято и закреплено),
немного, конечно, сбившись с курса, уклонившись к правому берегу, но для речной
морячки со стажем ровным счетом пять дней и это было неплохим достижением,
достойным именного кортика. Что ни говори, а это чревато – жениться на женщине
двадцатью годами моложе тебя, – однако Мазур, чуточку суеверный, как и
всякий морской человек, свято верил в два козыря: в теорию относительности и в
наследственность. Согласно первой, среди молодых жен просто-таки обязана
отыскаться верная и правильная спутница жизни разменявшего пятый десяток
«морского дьявола». Согласно второй, все Мазуры мужского рода оставались орлами
и на подступах к семидесяти. Взять хотя бы незабвенного дедушкиного брата –
каперанг Владимир Казимирович Мазур, будучи пятидесяти шести лет от роду, увел
юную красавицу-жену у кичливого остзейского барончика (прострелив вдобавок тому
руку на дуэли), пользуясь знакомством с одним из великих князей, относительно
легко помог своей Джульетте развестись и перейти в православие, обвенчавшись
честь по чести, наплодил четырех детей, прежде чем уйти на дно с подорвавшимся
на германской мине эсминцем «Свирепый»... Другие Мазуры отличались столь же
темпераментной любовью к жизни во всем ее многообразии – правда, и воздух,
которым они дышали, был почище, и еда здоровее, и радиации вокруг витало не в
пример меньше... Но все равно, нужно надеяться. А если вернуться к теории
вероятности – перед тем, как сдаться на милость Дворца бракосочетаний, Мазур
жил с Ольгой два года и считал, что узнать успел.
И было в этом что-то невыразимо приятное – два года спустя
желать свою, только свою женщину столь же бешено, до сладкого головокружения,
как и в первый день. На душе царил столь блаженный покой, что Мазур даже
испугался чуточку. Лишь воспоминание об операции «Меч-рыба» помогло ему не
воспарить над плотом. Он все так же лежал, подпирая кулаками подбородок,
бездумно глядя на Ольгу. Ольга стояла на коленях, старательно ворочая румпель
(как же на судне без румпеля? Только румпель, и никак иначе...), вполоборота к
нему, и от напряженных движений, в которые приходилось вкладывать всю силу, ее
грудь столь соблазнительно круглилась под тесной тельняшкой, что Мазуру
захотелось немедленно подогнать плот к берегу и поставить на якорь. Героическим
усилием воли он сдержался и отрывать экипаж от вахты не стал. Однако Ольга,
углядев, должно быть, краем глаза, что с ним творится, с любопытством спросила:
