— На этом костре, по идее, должен был бы гореть виновник всех этих безобразий — царский сплетник. Но подлый трус сбежал, почуяв, что запахло жареным, а потому гореть на нем придется опозорившей мой род Янке Вдовице!
— Кровинушку свою не пожалел, — ахнула какая-то баба из толпы.
— Я и святая инквизиция не делаем поблажек никому! — сурово сказал Гордон. — Свой не свой, родной не родной, раз спутался с темными силами, тебе одна дорога — на костер! Спутался с бандитами — на плаху!
— Но над ведьмой еще даже не было суда! — резонно возразил кто-то из толпы.
— Она ведьма, и мне этого достаточно! Вот если бы царский сплетник добровольно сдался…
— То что? — замерла толпа.
— Тогда я, пожалуй, и проявил бы снисхождение.
— Какое снисхождение? — не унимался народ.
— Отдал бы Янку Вдовицу на суд праведный святой инквизиции, — ляпнул Гордон.
Это он сделал напрасно. Думать надо, прежде чем такое говорить.
— Так суд-то царский, выходит, неправедный!
— Какой суд? Он же сам признался, что никакого суда не было!
— Да какая Янка Вдовица ведьма?
— Она дитев наших лечила.
— Стариков выхаживала!
— От горячки-лихоманки спасала!
— А как инквизиция определяет, ведьма девка или не ведьма?
Разволновавшийся епископ, видя недовольство толпы, кинулся спасать положение:
— Уважаемые великореченцы, у святой инквизиции есть очень надежный способ выявления ведьм, вы уж мне поверьте!
— Какой способ?
— Говори!
— Мы связываем подозреваемой в колдовстве деве руки за спиной, цепляем ей камень на шею, — начал растолковывать епископ, — и кидаем ее в омут.
— Зачем? — ахнул кто-то из толпы.
— Ну, это же очевидно! — пожал плечами Климент Четырнадцатый. — Если выплывет, значит, ведьма.
— А если не выплывет?
— Значит, не ведьма, — пояснил епископ. — Какой же все-таки бестолковый тебе народ попался, царь-батюшка, — посочувствовал он Гордону.
— А если твою рясу набить камнями, ты выплывешь, сволочь? — заволновалась толпа.
Гордон тоже заволновался, видя, что всеобщего «одобрямс» не получилось, и решил, что пора с этим кончать.
— Ведьму сюда!
Стрельцы расступились, и два монаха в черных капюшонах с прорезями для глаз вывели на площадь закованную в цепи Янку. Толпа ахнула, заволновалась, глядя жалостливыми глазами на одетую в длинную холщовую рубаху до пят простоволосую девицу.
— Изверги в сутанах, — простонал кто-то из толпы.
Изверги, не обращая внимания на недовольные возгласы, повели свою жертву к костру, на ходу шепотом сердито переругиваясь.
— Слышь, ты, придурок хвостатый, какого хрена мне на рясу наступаешь?
— А ты иди быстрее.
— Да ты по ходу тюремной баланды переел! Может, мне еще и на костер ее возвести? И поджечь до кучи?
— И подожжешь!
— Ах ты, морда усатая, да я тебе…
— А вот не фига эту дурочку слушать было! Сразу надо было хватать ее в охапку и тикать!
— Хозяйка знает, что делает! Мы ее слушаться должны!
— Во всем, кроме дел охранных, идиот!
— Еще раз идиотом обзовешь, я тебе хвост отгрызу.
— Да она ж пожертвовать собой решила, чтобы сплетник уйти успел, болван!
— Если вы сейчас не заткнетесь оба, — уголком губ прошептала Янка, — я вам потом лично что-нибудь лишнее ухватом отшибу.
Янка шла на смерть лютую с гордо поднятой головой, словно не на костер ее вели, а на трон царский возводили.
— Отшибет… — задумчиво тявкнул Жучок. — Значит, еще не все потеряно. У нее есть какой-то план.
— Если отшибет, то для тебя уже точно все будет потеряно.
— А для тебя?
— А я удеру. Ты же знаешь, как я по деревьям лазать умею…
— Горбатого могила исправит, — удрученно вздохнула Янка.
— Знаешь, я на ее план особо не рассчитываю, — честно признался Васька.
— А на что рассчитываешь? — спросил Жучок.
— На Левшу. У него удар с правой по пьяни…
— О чем это вы там шепчетесь? — насторожился Гордон, до тонкого слуха которого что-то донеслось.
— Пытаемся душу ее заблудшую спасти! — елейным голоском проблеял Жучок. — Молим Господа нашего о снисхождении.
— Молитвы у вас странные, не на латыни читанные.
— Почему не на латыни! — возмутился Васька, тормозя с Янкой и Жучком около еще не разожженного костра. — Вот, послушайте сами. Ин вино веритас…
[2]
— Молитв пушистый обормот не знал, а потому нес ахинею, нимало не озабочиваясь тем, что своей «молитвой» вогнал в шок епископа, и Климент Четырнадцатый начал нервно икать, а святые отцы рядом с ним зашевелили губами. Они честно пытались сообразить, что за псалом им выдает «собрат» по вере, лихорадочно копаясь в памяти.
— После вашей молитвы что-то выпить захотелось, — невольно почесал скипетром затылок Гордон, заставив съехать корону на лоб.
— За упокой души не выпить — святотатство! — тявкнул Жучок.
— Ладно, после казни помяну, — кивнул Гордон и покосился на Василису.
Царица молча сидела на троне, отрешенно глядя перед собой пустыми, ничего не выражающими глазами.
— А царица-матушка за племянницу-то свою переживает, — загомонил народ.
— Кому ж понравится кровинушку родную на костер отдавать.
— Видать, крепко с царем-батюшкой насчет племяшки поспорили.
— Ага. Всыпал он ей по первое число.
— Всю спину, видать, исполосовал. Даже спинки кресла коснуться боится.
— Точно, как пришитая сидит, словно аршин проглотила.
Гордон при этих словах самодовольно усмехнулся:
— Ну что ж, не будем затягивать процедуру. Пора нашей ведьме начинать душу спасать, ересь черную из нее очистительным огнем выжигать. На костер ее!
— Так еще же ничего не готово, ваше царское величество! — возмутился Жучок.
— Что не готово? — нахмурился царь.
— Воду еще не подвезли.
— Какую воду? — опешил Гордон.
— Обыкновенную, — мяукнул Васька, — из реки Великой взятую. Видите тучки грозовые на горизонте? Если шквал пройдет, огонь сразу на дома перекинется. Весь Великореченск сгорит. Оно вам это надо — погорельцами управлять?
