Если бы я даже и не имел особой склонности к наукам, то в этом училище я не мог бы позволить себе отлынивать от ученья. В Уэст-Пойнте нет отстающих и «тупиц», и там не благоволят к знатным или богатым. Даже сын президента был бы исключен из училища, если бы он плохо учился. Под страхом исключения, под угрозой позора я поневоле сделался усердным учеником и со временем выдвинулся в первые ряды кадетов.
Подробности жизни кадетов не представляют особого интереса. Это обычное ежедневное выполнение однообразных военных обязанностей, только в Уэст-Пойнте царит более суровая дисциплина. Все это мало отличается от рабской жизни обычного солдата. Я не могу сказать, чтобы мной владело желание сделать военную карьеру. Нет, это было скорее стремление к соревнованию с товарищами, мне не хотелось быть в числе отстающих. Правда, бывали минуты, когда эта жизнь, так резко отличавшаяся от свободы, которой я пользовался дома, казалась мне тяжелой. Я тосковал о родных лесах и саваннах, а еще больше о покинутых друзьях.
В моем сердце еще продолжала жить любовь к Маюми, и разлука не угасила ее. Мне казалось, что ничто не могло заполнить душевную пустоту, порожденную этой разлукой. Ничто не могло заменить в моем сердце или изгладить из памяти воспоминание о моей юношеской любви. Днем и ночью прелестный образ этой девушки стоял у меня перед глазами: днем – в мечтах, ночью – во сне. Так продолжалось долгое время – мне казалось, что это будет длиться вечно. Никакая радость не принесет мне больше блаженства. Даже Лета
[14]
не принесет мне забвения. Если бы мне сказал об этом крылатый вестник небес, я не поверил бы ему, я не мог бы ему поверить.
Однако я плохо знал человеческую природу. В этом отношении я был похож на остальных людей. В известный период жизни большинство допускают подобную ошибку. Увы, это верно! Время и разлука часто уничтожают любовь. Она не живет одними воспоминаниями. Непостоянство человека сказывается и в том, что он, восторгаясь идеалом, все же обычно предпочитает реальное и вещественное. Красиных женщин в мире немного, но нет такой, которая была бы прекраснее их всех. Нет мужчины, который был бы красивее всех остальных мужчин. Но из двух одинаково прекрасных картин все-таки лучше та, на которую вы смотрите в данный момент. Не случайно влюбленные с ужасом думают о разлуке.
То ли учебники, где речь шла только о геометрических линиях, углах, бастионах и амбразурах, то ли вечная муштра днем да мучительно жесткая койка и еще более мучительный караульный наряд ночью, – то ли все это вместе начало постепенно вторгаться в мои воспоминания о Маюми и по временам изгонять их из моих мыслей. Или это были хорошенькие личики девушек из Саратоги и Балльстона, которые иногда появлялись в Уэст-Пойнте с визитом?.. Или это белокурые дочки наших офицеров -ближайшие соседки, которые часто посещали нас и в каждом слушателе, одетом в мундир, видели как бы личинку будущего героя, эмбрион будущего генерала? Может быть, кто-нибудь вытеснил образ Маюми из моей памяти? Не важно кто – важно, что это случилось. Образ юной возлюбленной начал тускнеть в моей памяти. С каждым днем он становился все бледнее и бледнее, пока, наконец, не превратился в туманный призрак прошлого.
Ах, Маюми! По правде говоря, на это потребовалось очень много времени. Эти веселые, улыбающиеся лица долго мельками перед моими глазами, прежде чем затмилось твое лицо. Долго сопротивлялся я обольстительным напевам этих сирен, но я был простым смертным, и мое сердце легко поддалось соблазну сладостных чар.
Я не хочу сказать, что моя первая любовь совсем исчезла: она застыла, но не умерла. Несмотря на светский флирт в часы досуга, она по временам возвращалась ко мне. Часто воспоминание о доме и прежде всего о Маюми просыпалось во мне, когда я дежурил, среди ночной тишины. Моя любовь к ней оледенела, но не умерла. И будь Маюми здесь, моя любовь, я уверен, вспыхнула бы с прежней силой. Даже если бы я узнал, что Маюми забыла обо мне, отдала свое сердце другому, я уверен, что моя юношеская любовь ожила бы со всем своим пылом и цельностью. Одна мелодия вытесняет другую, но прекрасные дочери Севера так никогда и не изгладили в моем сердце образ смуглой красавицы Юга.
А я не только не видел Маюми, но за все время своего пребывания в училище даже ни разу не слыхал о ней.
Пять лет мы прожили с сестрой вдали от дома. Время от времени нас навещали отец и мать. Каждый год летом они ездили на дачу, на многолюдные северные курорты – в Балльстон, Спа, Саратогу или Ньюпорт. Они брали нас туда на каникулы, но, несмотря на все просьбы позволить нам провести лето дома, родители оставались непреклонны: мать была сталь, а отец -камень!
Я догадывался о причине их отказа. Наши гордые родители боялись неравного брака: они не могли забыть сцену на острове.
На курорте мы встретились с Ринггольдами. Аренс, как и раньше, ухаживал за Виргинией. Он стал заядлым фатом и широко сорил деньгами, не уступая в этом бывшим портным и маклерам, ныне представителям «первой десятки» финансовых дельцов Нью-Йорка. У меня по-прежнему не лежало к нему сердце, но симпатии матери были явно на его стороне.
Как относилась к нему Виргиния, я не знаю. Сестра стала взрослой девушкой, настоящей светской красавицей, и в совершенстве научилась владеть собой и скрывать свои чувства -один из отличительных признаков хороших манер в наши дни. Иногда она бывала очень веселой, хотя ее оживление казалось мне несколько искусственным и внезапно исчезало. Временами она становилась задумчивой, даже холодной и надменной. Я опасался, что, став такой обаятельной внешне, она утратила то, что казалось мне самым ценным в человеке, – доброе и отзывчивое сердце. Впрочем, может быть, я был неправ.
Мне хотелось расспросить ее о многом, но наша детская доверчивость пропала, а деликатность не позволяла мне грубо вторгаться в ее сердечные дела. О прошлом – то есть об этих вольных прогулках по лесам, о катанье на озере, о встречах на островке под тенью пальм – мы никогда не говорили.
Я часто спрашивал себя: вспоминает ли сестра о прошлом и чувствует ли она то же, что и я? В этом я никогда не был вполне убежден. И хотя мне была свойственна наряду с недоверчивостью некоторая проницательность, я все-таки оказался невнимательным стражем и беспечным опекуном.
Конечно, мои предположения были справедливыми, иначе почему бы ей молчать о том, чем мы оба так наслаждались? Может быть, ей сковало уста запоздавшее чувство вины перед родителями? Или, кружась в вихре светских удовольствий, она с презрением вспоминала скромных друзей своих детских лет?
Я часто думал: жила ли в ее сердце любовь? И если да, то продолжала ли она жить до сих пор? Вот чего я никогда не мог окончательно понять. Время для взаимных признаний безвозвратно ушло.
«Маловероятно, – рассуждал я, – чтобы чувство нежности к юному индейцу, если оно и было вообще, сохранилось. Оно уже забылось, изгладилось из ее сердца и, может быть, из памяти. Маловероятно, чтобы оно сохранилось в ней теперь, когда ее окружают новые друзья – эти напыщенные и надушенные кавалеры, которые ежечасно ей льстят. Она должна забыть скорее, чем я. А разве я не забыл?»
