– Товарищи командиры!
Кто-то стал подниматься.
– Сидите, товарищи. Итак… Первое. Завтра наш корпус идет в бой. Прошу донести это до бойцов. В течение дня роты получат… Письмо получат. От ленинградцев. Комиссар батальона позаботится. А мы сейчас позаботимся о диспозиции, так сказать.
Комбат произвел на Кондрашова впечатление совершенно штатского человека. Командиры в училище были просты по-армейски – тверды и резки. А этот будто не командовал, а разговаривал с командирами рот и взводов.
– В усиление нам придали роту из триста двадцать седьмой стрелковой дивизии, познакомьтесь со старшим лейтенантом Смеховым. Товарищ Смехов! Как у вас бойцы? Не подведут?
– Нет, товарищ капитан, не подведут. Новобранцев только половина. Остальные под Любанью воевали весной.
– Значит, характеристика местности им знакома? Это хорошо. Наступать будем по болоту. Сами понимаете, какие условия. Ночью идем в прорыв, товарищи командиры. Первый эшелон, восьмая армия, выдохлись. Мы усиливаем натиск. За нами пойдет Вторая ударная. Задача батальона… Впрочем, слово начальнику штаба…
Долгий час командиры слушали и зарисовывали на своих картах позиции, направления атак, сектора и прочую военную мудрость. Батальону и роте Смехова предстояло сменить выдохшиеся подразделения восьмой армии в траншеях у «Чертова Моста». Затем внезапным ударом вдоль дороги и ЛЭП прорвать оборону немцев за Черной речкой и занять ее. После чего обеспечивать оборону флангов наступающего к Неве корпуса со стороны Апраксина Бора и Мги. Оборона должна быть активной. Контратаки при возможности. При возможности – взять Апраксин Бор и перерезать железную дорогу.
– Смехов, как у вас с вооружением? – внезапно спросил комбат.
– Все в норме, – пожал плечами старший лейтенант. – Обеспечены всем. Боеприпасы тоже есть.
– С автоматами как?
– Маловато. По два на взвод.
– В течение дня обеспечить роту Смехова автоматическим оружием. Патронов тоже не жалеть, – повернулся комбат к начштаба. Тот кивнул и черканул что-то в своем блокноте.
«О как! – изумился про себя Кондрашов. – А в училище из «ППШ» стреляли только два раза…»
Долго еще обсуждали разные детали. Кто, где, куда, как… Больше всего ушло времени на решение вопросов снабжения. Все-таки война – это не только стрельба. Война в первую очередь именно снабжение. Какой бы ни был героический порыв, а идти в бой с пустой обоймой…
– Не комильфо, товарищ старший лейтенант!
– А? – обернулся Смехов.
– Идти в бой без патронов – не комильфо, говорю! – сказал лейтенант Москвичев. Комроты и три его комвзвода вместе с политруком шагали уже обратно, когда Смехов начал думать вслух. Эта привычка осталась у него еще с завода – разговаривать с самим собой в грохоте станков и лязге железа.
– Москвичев!
– Я! – крикнул лейтенант в спину командиру.
– Вот ты, Москвичев, умный, да?
– Эээ… Надеюсь, а что?
– На учителя учился до войны?
– Да. На учителя русского языка, литературы и истории! Два курса закончил до войны!
[4]
– Ну и молодец, Москвичев. А родом откуда?
– Из Кирова, товарищ старший лейтенант! Между прочим, Сергей Миронович – мой земляк! Бывали у нас?
– Земляк – это хорошо, – задумчиво сказал Смехов, продолжая месить сапогами грязь. А потом замолчал.
Москвичев удивленно пожал плечами. Помолчал. Потом снова сказал:
– А вы, товарищ старший лейтенант, откудова?
– Не откудова, а откуда, – поправил его немногословный Павлов, смешно пыхтя на ходу. Хотя и холодно было, и дождь шел – Павлов то и дело утирал лоб пилоткой. Комплекция обязывает потеть в любую погоду.
– Ой, ты больно грамотный! – огрызнулся Москвичев.
– Я не очень грамотный, – спокойно выделил голосом слово «очень» Павлов. – Просто у меня мама в книжном магазине работала. Читал много.
– А сейчас не работает уже? – поинтересовался Москвичев.
– В эвакуации сейчас. На фабрике работает, – спокойно ответил Павлов.
– У меня тоже библиотека хорошая была, – вступил в разговор Рысенков. – Три тысячи томов. Сгорела… После войны снова собирать начну.
– Так вы, товарищ лейтенант, откуд… а? – споткнулся на последнем слове Москвичев.
– Я-то? – словно очнулся Смехов. – Издалека я.
И снова опустил голову, упрямо шагая по глиняной жиже.
– Не приставай к командиру, – Павлов ткнул кулаком в бок Москвичеву.
– Дык я тока поспрашивать для интересу!
А Кондрашов шагал позади всех, вглядываясь в каждую деталь, в каждое дерево, в каждое облако. Он старался запомнить все, чтобы потом, после войны, смочь рассказать об этом, смочь нарисовать. Каким-то еще не осознаваемым, бессознательным чувством он понимал: все, что происходит вокруг него сейчас, – это очень важно. Это самое важное, что было в его жизни, а может быть, и самое важное из того, что будет. Внезапно его осенило – а ведь в этом и есть тот самый смысл жизни. Да, вот в этом. В этом мрачном сентябрьском небе Приладожья, в этих воронках, наполненных коричневой жижей, в этих исхлестанных осколками деревьях. Вот в этих вот людях – невысоком, похожем на воробья старшем лейтенанте Смехове, в двух вечно спорящих друг с другом Павлове и Москвичеве, спокойном, мало улыбающемся старшем политруке Рысенкове. И в нем самом сейчас сосредоточена вся жизнь его, Кондрашова, – это ради того, чтобы идти по изувеченному войной лесу, Алексей Кондрашов родился и рос, учился и влюблялся, смеялся и плакал.
Эта мысль – странная и парадоксальная, но от этого еще более острая – так поразила его, что он едва не упал, споткнувшись о незаметный корешок, торчащий из жидкой земли. Но не упал, потому что оперся на плечо шагавшего чуть впереди Смехова.
– Извините, товарищ старший лейтенант…
Но командир роты даже и не заметил толчка в спину, полностью погрузившись в свои думы. Только кивнул и продолжил что-то бормотать себе под нос.
Что именно – Кондрашов не разбирал.
– Осторожнее, ты… Кочетырка! Уронишь командира! – рявкнул командным голосом Москвичев. Кондрашов пожал плечами, а Павлов засмеялся:
– Смешной ты, Сережа…
– Чего это я смешной? – обиделся Москвичев.
– Просто так, – улыбнулся Павлов.
А Рысенков в этот момент думал, улыбаясь про себя: «Какие же они щенята… Им бы еще жить и жить. Кто из них…» – оборвал он мысль.
Старший политрук Рысенков помнил много таких лейтенантов – совсем молоденьких, веселых, уверенных… Раз! И нет лейтенантика… За одну неделю страшного московского октября сорок первого, тогда еще не старший, тогда еще просто политрук Рысенков похоронил трех таких лейтенантов.
