Достаю свой паспорт, протягиваю рядовому. Он долго и внимательно изучает его. Потом козыряет:
– Оставайтесь здесь, в лагере. В лес не выходить.
Разворачивается и уходит обратно.
Я иду к столу. Ритка, Юра и Еж копаются в своих отрядных документах – списки, заявления, разрешения, справки, инструктажи…
– Чего происходит-то? Шо за ахтунг? Партизанов ловят, что ли?
– Уйди – не мешай! – отмахивается Рита. Я пожимаю плечами и отправляюсь к костру.
Около него стоят мужики и курят.
– Мужики, таки шо происходит с бедными поисковиками? Кому стали нужны наши грязные носочки?
– Снусмумрики завтра приезжают, – говорит ДядьВова, пыхтя трубочкой.
– Который из них?
ДядьВова долго смотрит на меня, а потом выдает:
– Не скажу!
– Это еще почему?
– А ты же немец фашистский! Ну как из фаустпатрона убьешь всех? А? Вот приехали в серых мундирах, ищут тебя.
– Кстати, да. Форма у ментов на немецкую похожа, – встревает Юди.
– Полицаи, одно слово, – фыркает Буденный.
– У немцев – серо-зеленая, – пыхтит ДядьВова.
– Фельдграу, – поправляет его Змей.
– Чего? – переспрашивает его ДядьВова. – Какое еще ельдфрау?
– Фельдграу. Цвет такой, – Змей умным жестом поправляет очки.
– Я такого слова в русском языке не знаю. Серо-зеленый и точка. Фельгравами твоими пусть немцы свою форму называют. А я русский человек – и по-русски называть буду. Они же морпехов наших по-своему называли – шварцентодт. Вот и я буду ихнюю форму серо-зеленой называть. А то удумали… Шпрингминен, фельдграу… Тьфу!
ДядьВова смачно плюет в костер. Тот шипит в ответ.
– Да не ворчи ты, дядьВов… – говорю я. – Толком скажи – чего случилось-то?
– Завтра мероприятия на Синявинском мемориале. Приедет кто-то из этих – тычет он в небо. – Кто – не знаю. Приехали вот, с проверкой. Из лагеря велено не выходить.
– Ну, блин… – сказать, что я расстраиваюсь, – ничего не сказать. Тут меня осеняет:
– А в Питер уехать можно?
– Сегодня – можно. Завтра уже нельзя. Дороги, сказали, перекроют. Мы сейчас на лехином «Соболе» до Кировска махнем. Затаримся на пару суток мясом и…
– …и еще мясом, – заканчивает фразу Дембеля Буденный. – Ты с нами?
– Ага. Оттуда в Питер выберусь.
– На кой фиг тебе с нами тогда? – говорит Юди. – Васька со Степкой собираются тоже ехать. Подбросят тебя до города. Тебе ночевать-то есть где?
– Есть, – киваю я. В Питере у меня много друзей, у которых можно переночевать.
И бегу наверх, к палатке Степана и Васьки. Они уже сложили ее. Укладывают в видавшую виды «шестерку» барахло. Договариваюсь с ними. Потом бегу складывать свою шнягу.
И уже через пятнадцать минут мы выезжаем на грунтовку, ведущую к «Журавлям». Вспоминаю, что не попрощался со всеми. С другой стороны, чего прощаться-то? Десятого в поезде встретимся.
Оглядываюсь на уплывающий лес. Сердце вдруг начинает ныть.
Так бывает, когда ты видишь на улице котенка, гладишь его, кормишь с руки. А потом уходишь от него, а он бежит за тобой и пищит. Вернее, он кричит, просто его крик тебе писком кажется. А тебя дома ждет жена с аллергией на кошачью шерсть.
Оно у меня всегда ноет, когда я уезжаю из леса. Да еще так неожиданно. Как будто я предал всех. Бросил что-то важное. Умом я понимаю, что завтра в лес не удастся выйти, что лучше уж уехать сегодня, что повидаюсь с питерскими друзьями.
А сердцем…
А сердце остается под Синявино…
Я никогда не вернусь с войны. Потому что с войны не возвращаются никогда. Она будет жить в тебе, в твоей крови и в твоих костях. И неважно, что по тебе не стреляли. Ты – обычный солдат похоронной команды.
Внезапно я вздрагиваю и кричу Ваське:
– Стой! Стой, собака злая!
Васька резко давит на тормоз. Так, что я едва не вмазываюсь в низкий потолок «четверки». «Четверки» – не танка. «Четверки» – «жигуленка».
– Мужики, я ложковилку забыл на столе!
– Блин. Что орать-то? – Васька говорит исключительно правильно, по-питерски. Это мы, «вяццкие валенки», чокать привыкли. – Звякни Ежу, он заберет и передаст.
– Стыбздят дети, а ведь подарок же! Мать же… Я сейчас, только туда и обратно!
Ваське возвращаться неохота. Мы уже проехали пару километров от «Чертового моста». Я его понимаю – жена ждет, дочка. Принимаем соломоново решение. Рюкзак едет с ними, а я по-быстрому в лес, да и обратно. Рюкзак у него вечером заберу и поеду отсыпаться-отмываться к друзьям. Только надо решить проблему выбора. А то на части рвут – непонятно, к кому ехать. Толи к Уксусу, то ли к Захару.
Хлопнул дверью, махнул кепкой вслед, перепрыгнул кювет, все еще полный воды, и пошел по прямой до лагеря. Заблудиться тут невозможно. Лишь бы менты не привязались опять.
Через несколько десятков метров, войдя в густой подлесок, я, неожиданно для самого себя, сел на мокрую землю. Жаль, геморройку в рюкзаке оставил. Фиг с ней. Ложусь и смотрю в голубое небо – высокое-высокое.
Где-то там, на облачках, сидят пацаны, которых мы похоронили вчера. Сидят, ногами болтают, махру свою небесную курят после небесных же «наркомовских». Иногда мне кажется, что это они решают – когда нам жить, а когда умирать. Бред, конечно. Ангелы, возьмите меня к себе? И они улыбаются мне в ответ солнечными зайчиками, шепчут что-то листвой деревьев. И курят. Даже запах чувствуется, честное слово.
Запах?
Точно! Дымом тянет. Неужто с лагеря донесло? Да быть не может! Очень уж сильно несет. Близко где-то костерок развели. Встаю, принюхиваюсь – точно костром пахнет. И дымок видно. Блин, какие козлы разожгли?
Громко, очень громко матерюсь и иду по направлению к дыму. Это егерей и прочих спецназеров учат по лесу тихо ходить. А нам, поисковикам, надо ходить шумно. Техника безопасности, знаете ли. Шоб придурки слышали, что рядом люди, и не взрывали всякую фигню.
По идее, мне надо валить отсюда. Охотников сейчас нет – рано еще. Они ближе к вечеру тусуют здесь. Да и ментов сегодня в лесу – полна жопа огурцов, как говаривала покойная бабушка. Но какому придурку приспичило разжигать костер в военном лесу?
Блин, погода – сухая. Вот пойдет пламя по прошлогодней траве – мало никому не покажется. Надеюсь, что все же охотники.
– Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро, тарам-парам, парам-тарам – ну вот уже и утро! – ору я на весь лес. Меня слышно от Мги до Синявино, наверное.
И старательно ломаю ногой сухостоины так, что треск стоит на весь лес. А запах костра все сильнее. Люблю я его. Копченостями пахнет. А чеснок пахнет колбасой, да.
