– Фриц! Оставь покурить!
Ответом была тишина.
– Фриц!
– А? – встрепенулся тот.
– Уснул, что ли? – ругнулся Курт.
Фриц был еще совсем мальчиком. В роту он прибыл с пополнением на третий день «сражения в болотах» – так называли между собой солдаты эти безумные дни. Дни… Дни, отличавшиеся от ночей только сумеречным светом, едва проникавшим через низкие тучи. Фрицу повезло – он остался в живых после безумной атаки русских на их позиции. Тогда пришлось отступить – ввязываться в рукопашную с большевиками солдатам строго запрещалось. Это Курт узнал на своей шкуре еще под Севастополем – лопатка какого-то моряка едва не снесла ему череп, скользнув и содрав волосы на левом виске. Говорили, что русских специально годами, начиная с самого детства, учат драться кулаками. Как это… «Stenka na stenku», кажется. Варвары, что с них взять? Если русские доберутся до окопов – это конец. Вы когда-нибудь видели, как русский орудует штыком? Видели и выжили? Тогда вам повезло. Русский штык – четырехгранный. Он легко входит в живот, он не застревает в ребрах. Немножко довернуть его – и кишки перемешиваются, оставляя человеку шанс на мучительную, долгую смерть. Негуманное оружие. Но очень эффективное. И, зараза такая, легко вытаскивается, в отличие от немецких плоских штык-ножей. С другой стороны, им сало нельзя резать. Да и в замкнутых тесных помещениях им не помахаешь.
– Не… Задумался что-то, – вздохнул Фриц. – Держи!
Он протянул самокрутку товарищу. Курт немедленно присел и с наслаждением затянулся могучим табаком.
– Не высовывайся только, – буркнул он Фрицу. Тот послушно хлопнул коровьими пушистыми ресницами и полез к брустверу траншеи.
– Что там?
– Тишина вроде…
Тишина – это хорошо. Это – безопасно. С другой стороны, тишина – это неизвестность. Это – плохо.
Курт навалился на стенку траншеи, коленями упав в мокрую грязь. Сидеть на корточках – не получалось. От местной болотной воды его замучила дизентерия. Понос, попросту. Впрочем, не только его. Кипяти, не кипяти эту жижу – все равно пронесет. А как тут ее кипятить? Хорошо, что сухой спирт еще есть. Вот и сидишь, жрешь сухари, запивая их горячей коричневой водой. Повар, толстая свинья, не появлялся на передовой уже четыре дня. Русские ему не дают. Они – везде. Слева, справа, с тыла, с фронта. Кишкам от этого не легче. Они бурлят водой и сухарями, судорожной резкой болью заставляя скручиваться ужом на дне траншеи.
До отхожего места добраться просто не успеваешь. Приходится не носить нижнее белье – все равно не успеваешь штаны сдернуть. Так под себя и ходишь, словно парализованный старик. Вонь стоит – невыносимая. А от хлорных таблеток еще хуже становится.
Уголек обжег желтые пальцы. Накуриться не успел. Пришлось сворачивать еще одну сигарету. Эх, вот у взводного хорошая машинка есть для заворачивания папирос. Когда его убьют – Курт заберет ее себе. А его убьют. Их всех здесь убьют. Потому что здесь, в этих болотах, нельзя жить.
Мой Бог, как же свербит между ягодицами!
– Курт! Курт! Там ползет кто-то!
Курт недовольно посмотрел на самокрутку и сунул ее в нагрудный карман. Свинская собака…
Потом привстал, испортив вонючий воздух новыми миазмами.
– Смотри! – Фриц кивком показал в сторону огромной воронки, появившейся вчера, после падения чьего-то снаряда, и немедленно наполнившейся темной водой.
Курт осторожно высунулся над бруствером. Точно. Шевеление. Кто-то ползет. Причем вдоль траншеи. Кто? Русские? Немцы?
Хм…
А какая разница? Шевелятся какие-то клубки, перекатываясь по очереди. Ну и пусть перекатываются.
– Ракету давай! – шепнул Курт. Фриц послушно кивнул, сполз на дно траншеи, зарядил ракетницу и пульнул ей в мрачное утреннее небо.
Толку от нее было мало. В принципе, лишь обозначили свой передний край. Силуэты замерли, вжимаясь в землю. Русские, наверное.
Курт передернул затвор и скомандовал:
– Поднимайся!
Фриц послушно встал. Тоже передернул затвор. Сдвинул прицельную планку. Молодец!
– Готов?
– Готов!
– По моей команде…
Когда ракета погасла – силуэты снова зашевелились.
– Огонь!
«Маузеры» внезапно захлопали, разгоняя туманную тишину приладожских болот. Один из силуэтов нелепо дернулся, потом другой, третий…
Из левофланговой ячейки рядовых немедленно поддержал басовитый голос машиненгевера. Пулеметчики не упустили шанс поразвлекаться. Правда, их очереди пошли гораздо выше и левее. Проснулось и охранение с правого фланга – там тоже захлопали карабины
Из блиндажа выскочил заспанный фельдфебель – один из немногих оставшихся в строю севастопольских ветеранов.
– Русские?
– Уже нет, господин фельдфебель! – ухмыльнулся Курт. – Были, но закончились.
– Фу… – потряс головой Шнайдер. – Такой сон оборвали. Баба снилась. Вот с такими сиськами!
Фельдфебель изобразил руками гигантские арбузы.
– А куда стреляли-то?
Курт и Фриц одновременно кивнули в сторону болота. Фельдфебель слегка высунулся над бруствером, разглядывая местность.
– Точно русские?
Тревога его была понятна. В этой мешанине советские и немецкие войска перемешались слоеным тортом «Наполеон».
Ответить Шнайдеру Курт не успел. Тяжелая винтовочная пуля, выпущенная с расстояния в сто метров, обгоняя звук, расколола каску и череп и откинула фельдфебеля на противоположную сторону траншеи. На полсекунды позже прилетел резкий щелчок русской винтовки.
Траншея, в ответ на выстрел, вскипела огнем. Пулеметов и карабинов. Кто-то даже гранатами начал кидаться, отражая русскую атаку.
Свинцовый ураган прервали только свистки лейтенанта Беккера. И то не сразу.
Через несколько минут по нейтральной полосе заработали минометы.
Под их прикрытием фельдфебеля выкинули за тыловой бруствер. Предварительно Курт вытащил из его карманов карты, табак и отцепил трофейную стеклянную фляжку с ромом, которой Шнайдер так гордился. Потом уже сломал медальон, сунув половинку в свой карман. На больной взгляд Фрица он лишь ухмыльнулся и протянул ему фляжку.
Живое – живым.
Потом их сменили.
Расплескивая грязную воду, покрывшую дно блиндажа, Курт и Фриц буквально рухнули на свои места.
– Шнайдер – все, – сообщил Курт.
В ответ кто-то всхрапнул. А Хоффер лишь меланхолично кивнул, продолжая перечитывать письмо. Он его получил прямо перед боем подо Мгой.
Бледный отсвет коптилки желто-красным светом резко выделял грязные разводы на бумаге.
