А еще через сутки партизаны будут лежать в сыром логу. Лежать и ждать…
Ждать ночи – фронт грохотал разрывами снарядов и трещал пулеметными очередями.
Прямо перед ними находился опорный пункт немцев на холме. До войны тут была деревня, сказал дед. Сейчас от нее ничего не осталось, кроме каменной часовенки на вершине холма. Изувеченная снарядами, она все же упрямо стояла, вытянув непокорную, хоть и разбитую, голову в небо. И там наверняка у немцев сидел какой-нибудь снайпер или корректировщик.
Поле тоже было изрыто воронками. Мужики – Леонидыч, дед и Паша Колупаев – выбирали маршрут для прохождения ночью через нейтралку. Хотя на самом деле нейтралки тут и не было.
Искореженная высотка, поля, изрытые воронками, с трех сторон лес похож на пасть старого людоеда – черные редкие стволы, уцелевшие в мешанине боев.
И постоянная долбежка по холму. Неужели там еще кто-то жив? Высотка была похожа на вулкан, извергающийся дымом и огнем. Вдруг внезапно артобстрел прекратился. Где-то за холмом, с противоположной отряду стороны, послышалось протяжное:
– А-а-а-а!
Наши! Ей-Богу, наши! – возбужденно воскликнул Паша.
Холм, внезапно, ожил. Затарахтели пулеметы, стук винтовок слился в единый треск, а со стороны партизан, ровно из-под земли, захлопали минометы.
– Вот черт… – ругнулся десантник. – Как у них там все… Организовано, твою мать. Нор понарыли. Помню мы Малое Опуево брали зимой. Так вот также. Лупишь, лупишь – все вроде – ан нет. Эти суки водой брустверы залили, что в танках сидят. Мины даже не берут.
– Потом вспомнишь… Поползли обратно.
– Погоди-ка, Василич! Может Ритку сюда? А? Она стреляет, говоришь, здорово? Может накрыть минометчиков? Видно же их отсюда… – сказал Леонидыч.
– Накрыть бы, да… Только мы в самом тылу этого холма. А значит тут-то подносчики, то связисты, то еще какая шушера должна шастать. И, ежели, мы пальбу тут откроем – немцы сразу поймут, что в тылу у них завелся кто-то. Вот и все – конец нашим странствиям. Понял? На войне у каждого своя задача должна быть. Иначе – кирдык.
– Это ты, верно, мыслишь, господин унтер-офицер, – улыбнулся Леонидыч. – тебе пехоте видней снизу, чем нам летчикам…
А на стоянке отряда их ждал сюрприз.
Партизаны валялись на травке, а в центре валялся на спине связанный ремнями немец с окровавленной головой. Перед ним стоял в немецкой каске Еж. Он приложил два пальца к верхней губе, изображая, видимо. Фюрера.
– Эй… Швайне! Их бин фюрер твой. Встать смирно! Эй! Не понимаешь, что ли? Их бин фюрер! Гитлер все равно капут. Во ист дер зайне часть? Нихт ферштеен, что ли? Идиот, блин!
– Эй! Что тут происходит?
– Товарищи отцы-командиры! – развернулся к деду и Леонидычу Еж. – И вы, товарищ рядовой десантник! Не далее чем полчаса назад, нами – лично мной и Юрой Тимофеевичем Семененко – был обнаружен гитлер в лесу. В результате проведенной операции гитлер обезврежен, а мы ждем благодарности в виде ста грамм наркомовских!
Дед подошел к немцу, внимательно посмотрел на него и сказал:
– Ну и на хрена он нам нужен?
– Ну… В хозяйстве сгодится, а чего?
– Прирезали бы по-тихому и дело с концом.
Рита подала голос:
– Может быть, нашим язык нужен? Мы бы вышли и вот, пожалуйста, плюсик в личное дело.
– А у меня ножа не было, – сказал Еж. – Я бы зарезал.
А Марина почему-то позеленела слегка.
– Д-да мы по д-делу отошли. Еж только п-рисел, а тут этот п-прется. Я его по г-голове и пригладил. П-прикладом. – сказал Юрка.
– И чего говорит? – полюбопытствовал Леонидыч.
– Ничего не говорит, – подал голос танкист. – Вернее говорит, но как-то странно.
Еж пнул по ребрам пленного:
– Ну-ка повтори свою тарабарщину?
Немец завопил:
– Du ma ikke skyde, skal du!
– Эко! – удивился дед. – Я такого языка не ведаю, а ты Леонидыч?
Тот удивленно пожал плечами и спросил немца:
– Дойчер? Ду зинд дойчер?
Тот усиленно замотал головой:
– Jeg er ikke tysk. Jeg er dansker.
– Данскер? Чего еще за данскер?
– Датчанин это, я понял. Тут в этих краях датский добровольческий корпус СС воевал. "Нордланд", кажется. – подал глосс Вини.
– Вот ни чего себе? Эй, хоккеист, тебя как сюда занесло? – спросил Еж.
– Что еще за хоккеист? – спросил младший политрук Долгих.
– А… сам не знаю Игра такая там надо шайбу по льду гонять, но датчане в нее не играют. Шведы вот играют. Финны тоже. А эти не умеют. А какая разница? Скандинав, одним словом.
– Еж, ты, все-таки, идиот… – вздохнул Кирьян Семеныч.
– Чего опять я-то?
– Да помолчи ты! Валера, доктор, ты его смотрел?
– Смотрел, ага. Жив будет. Кожу рассадили и сотрясения мозга, зрачки вон ходунами ходят.
– Жив, говоришь, будет? – дед задумчиво смотрел на датчанина.
– Ну, если и помрет – то Юра тут не причем.
– Ж-жаль.
– Вини! А ты про этих датчан, что еще знаешь?
– У них командир – русский, – сказал Винокуров.
– Что?? – удивились практически все.
– Ну, как русский… Фон… Фон Шальбург, ага.
Датчанин дернулся и, несмотря на сотрясение мозга, яростно закивал.
– Константин Федорович. Бывший русский офицер царской армии. Даже не офицер, кадет. В семнадцатом году ему одиннадцать было. Семья эмигрировала в Данию. Там в королевской Гвардии служил. В финскую войну добровольцем пошел. За финнов, конечно. А как немцы Данию оккупировали – пошел добровольцем в танковую дивизию "Викинг".
– Сука белогвардейская… – зашипел политрук. – Все они одним миром мазаны. Одним фронтом решили на страну рабочих напасть. Под корень надо гадину давить, под корень!
– Не давить тогда, а резать, – флегматично ответил дед, но глаза его загорелись недобрым огнем. – Ты, милай, знаешь ли, что значит одним миром мазаны?
– Чего? – переспросил Долгих. – Ну, типа в одном мире живут, а что?
– Того. Не мир, а миро – масло такое, в церкви им мажут. Миропомазание. А ты, милок, откель это церковные обряды знаешь? Небось, похаживал в церковь, а?
– Побойтесь Бога, Кирьян Васильевич! Чтобы я, комсомолец, да в церковь ходил…
– Я-то Бога побоюсь, мне стесняться нечего. И так старый как пень трухлявый. А вот тебе бы стоило Его тоже побояться. Ибо клевету возводишь на честных людей.
– На кого это? – возмутился Долгих. – На фона вашего, что ли?
