Та тяжело, шумно дышала, словно только что делала какую-то тяжелую, хоть и невидимую работу. Жадно вырвал склянку, Танька приложилась к ней и, не отрываясь, допила остатки.
– Самогон что ли? – Даже не поморщилась она. – Воды бы мне. Голова трещит. Или еще спирту. Нету?
– Нету… – чуть слышно ответила Рита. А Танька грузно уселась на свое место:
– Ну так сыщи! Хотя погоди… Где этот, симпатичный?
– Ушел…
– И его приведи… Иди. Стой! Сядь!
Рита послушно уселась на подушку.
– А ты девка видная. В теле. Иди-ка ко мне, я тебя приголублю. – голос Таньки-пулеметчицы вдруг чуть поласковел.
Рита, не живая ни мертвая, продолжала сидеть
– Иди сюда, не бойся… – продолжала та ворковать и вдруг снова рявкнула. – Иди, кому говорю!
А потом поднялась и, ровно медведица, с рычанием зашагала к Рите.
Та не помня себя от страха, зажмурила глаза. И вдруг ночную тишину разорвал выстрел.
Бах!
И еще…
Бах! Бах!
Танька будто натолкнулась на невидимую стену. Оттолкнулась от нее и упала на спину, ударившись затылком. Из-под нее, заливая перевернутый крест оконной рамы, потекла черная густая жидкость.
И только после этого Рита обнаружила, что держит в руке Танькин пистолет. Она не успела испугаться, как на улице загрохотали – словно в ответ ей – еще выстрелы…
Казалось, они гремели везде, со всех сторон. Рита, как могла быстро, оделась. Лихорадочно путаясь в штанинах и рукавах и стараясь не смотреть на черную лужу на полу.
– О! Ты уже оделась? А я думал тебя подпинывать опять придется! – знакомый голос раздался в дверях. Она обернулась как ужаленная.
– Ежина! Ты? Откуда? – бросилась она к Андрюшке Ежову, волшебным образом оказавшимся в нужное время и в нужном месте.
– Я, Рита, я… Меня дед послал за тобой.
– Еж, ты же немец! – невпопад почти крикнула она.
– Это с какой бани ты упала? – удивился Еж. – Ладно, потом все расскажу, пойдем. А это что за картина маслом на полу?
– Тоже потом… А винтовка откуда?
– Дед дал поносить, – ответил он, когда они уже вышли на улицу. – Пригнись. Еще зацепит…
Из большого, крытого редким железом, дома лихорадочно били в несколько стволов.
Один пулемет и несколько винтовок.
По дому, изредка, кто-то тоже стрелял. Но скупо, не спеша. Рита с Ежом улеглись в кустах прибольничной сирени. Андрей приложился к прикладу, долго выцеливал чего-то в лунном свете, потом пальнул. Трехлинейка бахнула так, что уши с непривычки заложило. Выстрелы "Браунинга" показались Рите детской хлопушкой.
Еж тоже потряс головой:
– Не фига себе… Это как же чего-нибудь покрупнее-то шмаляет?
– Еж, дай тоже пальнуть! – потрясла его за плечо Рита.
– Не фига себе? Обалдела, что ли? Брысь! Доктор говорил – у тебя пистолет есть, из него и пуляй.
– Уже напулялась. – поморщилась Рита. – Дай из винтовки, жадюга…
– Погоди… – Еж поводил куда-то стволом и опять выстрелил. – На…
Он протянул оружие Рите.
– А куда стрелять-то? – почему-то шепотом спросила девушка.
– В сторону дома стреляй, где фрицы сидят. Попадешь в дом-то?
– У меня, между прочим, первый взрослый по стрельбе был в школе. – Обиделась Рита.
– Врешь! – не поверил Андрей.
– Не хочешь – не верь. А тяжелая она!
Ритка долго укладывалась, еще дольше целилась.
Не в дом. Она целилась в Таньку-пулеметчицу. В свой ужас. В свой страх, который не могла показать Андрюшке. И себе…
Еж весь уерзался на одном месте от нетерпения, тихо матерясь. Иногда не про себя.
– Пока ты целишься, немцы домой в Берлин вернутся!
Та не отвечала.
– Рита, отдай ружье! – ворчал он, понимая, впрочем, что не отдаст.
Наконец она нажала, хотя и с трудом, на спусковой крючок.
– Бьется! – потерла она ушибленное плечо.
И тут их заметил пулеметчик и дал очередь по вспышке из темных кустов.
Пули взвизгнули над головами, осыпав головы срезанными ветками.
Оба ткнулись лицом в землю.
А когда приподнялись – в доме что-то хлопнуло три раза подряд и стрельба прекратилась.
Через несколько минут кто-то пронзительно свистнул.
– Рита, отдай винтовку и пойдем, дед собирает. Слышала, свистел? Это условный знак. Говорит, свистну – значит все.
Они выбрались из сирени, и, поднявшись во весь рост, пошли по центральной площади.
От дымящегося дома послышался густой мат деда:
– Пригнитесь, ироды! Жить надоело?
– Кирьян Василич! – Остановился Еж. – Вы же сами сказали, свистну – значит все!
– Бегом сюда, вашу мать!
Они подбежали к деду. Чего-то в его облике было не так. А потом Рита поняла – дед сбрил бороду.
За шкирку он держал оглушенного, чего-то бормотавшего немца. Из ушей того текла кровь.
Тут же из тени появились и Валера с Костей.
– А оболтусы ваши где?
Костя мрачно ответил:
– Пулемет зацепил. Обоих. Ваську в голову, а Кузьме всю грудь разворотило.
– Тьфу. – С досадой плюнул дед и перекрестился.
Впрочем, какой он теперь был дед. Мужик. Крепко сбитый, со злым прищуром.
– Валера, по-немецки разумеешь?
Тот пожал плечами.
– Хенде хох, значит только… А кто разумеет? Никто? Тогда доктор с Костей идите церковь откройте, баб выпускайте. И велите всем на площади собраться. Жива, внучка? – подмигнул он Рите.
– Жива, Кирьян Василич… – улыбнулась она в ответ. Называть его дедом, бритого, как-то не получалось.
– А соседка твоя где?
Рита поморщилась. И вместо ответа показала ему пистолет.
– Ну и правильно. Такой гадюке жить – только воздух портить. Зато вона я тебе какого баского парнишку вчерась отыскал! – воскликнул в ответ Кирьян Васильевич.
– Да ладно… Я сам нашелся, между прочим! – по привычке возмутился Еж.
– Расскажите, чего случилось-то? – не обращая внимания на него, спросила девушка.
– Позже. Сейчас времени мало. Сначала с бабами разберемся. Андрейка, свяжи этого разбойника покрепче.
Площадь и впрямь наполнялась деревенскими жительницами. На удивление они молчали.
В лунном свете их белые лица казались окаменевшими.
