– Дриблингом защитника обошел и в штрафную, а тот видит, что я один на один, и подкатом мне в ноги. Сзади!
– Ты, батюшка, тут не темни, – нахмурился Крупенников. – Меня твои кинжальные фланговые прорывы не интересуют. Чай, не Гудериан какой.
– А что тогда? Комбат, ты зачем нас сюда приволок с этим долгогривым? – удивился бесцеремонный Харченко.
– Ой, ой… – застонал поп, снова схватившись за голень.
– Ты не темни, товарищ священник, а объясни-ка, чего так лукаво улыбался, когда к точке пенальти подходил?
Отец Евгений открыто улыбнулся. И совершенно нормальным голосом ответил:
– Когда мне тот защитник по лодыжке въехал… если б я не подпрыгнул, сломал бы мне ногу.
– Ну и что? Не сломал же?
– Вы не поняли, товарищи офицеры, – снова улыбнулся священник. – Он мне целился в ногу. Специально.
– Оп-па… – выдохнул Харченко и сузил глаза. – Ладненько, я с этим футболером поговорю. Через пару часов. Как говоришь, его зовут?
– Откуда мне знать? – пожал плечами тот. – Не успел познакомиться.
– Ага, – Крупенников сдвинул на затылок фуражку, провел рукой по лбу. Похоже, не ошибся он, заподозрив, что что-то во всей этой футбольной истории было не так.
– Особист, а ведь у тебя, похоже, и вправду работа появилась! Ладно, я на склад, а ты тут разберись со всеми этими… футболистами. И прошу не пить!
Последнее относилось уже к отцу Евгению, потянувшемуся было к своей фляжечке.
Быстрым шагом выйдя из кабинета, он уже не расслышал батюшкино ворчливое:
– Но я же чисто для анестезии, дабы боль в ударё́нных членах унять. Да и с ближними своими, чем имеем, поделиться…
* * *
Установить личность «футболиста» труда не составило, и через пятнадцать минут особист забрался в Сеть, выясняя, что же представляет из себя этот самый Джим Тойво. Да ничего на первый взгляд особенного. Родился в Скандинавии, учился в Стэнфордском университете. Получил профессию антикризисного менеджера. Специализировался на социальной психологии.
Правда, работать новоиспеченный специалист не стал. Жил на социальный пакет, катался по планете, изредка выбирался за пределы Солнечной системы. Вот и заботливо подписанные автором голофото – «Джим на Луне», «Джим на пляжах Новой Венеры», «Джим и Вики подлетают к Альфе Центавра»… Любимая музыка, круг друзей и интересов… Обычная бредятина, которой забивают Сеть потомки.
Харченко никак не мог понять этот мир. Вот все хорошо – тихо, мирно, преступности почти нет, исключая разного рода экономические махинации и аферы. Хотя и тех все меньше и меньше. К чему воровать? На минимум можно жить так, что в его прошлом и присниться не могло. Настоящий коммунизм. Только с деньгами.
Но что-то с каждым днем все больше и больше раздражало и настораживало Сергея. Не то эти постоянные, раздражающие своей заученностью и неискренностью улыбки, не то вечная покладистость и готовность согласиться со всем и со всеми подряд. Майор чувствовал какую-то фальшь, был уверен в своей догадке – и не мог ее объяснить. Даже самому себе не мог. Ему казалось, что все это ширма, а за ширмой… А вот заглянуть за эту ширму он как раз и не мог. Не мог понять, как живут эти люди, чем они дышат, на что способны, а на что – нет. Любая попытка поговорить по душам, раскрыть собеседника, приводила лишь к тому, что потомки кивали, улыбались и говорили ничего не значащие слова.
Ладно, посмотрим, чему он учился в своем Стэнфордском университете…
И вот тут у особиста глаза, мягко говоря, округлились. Основанный в конце XIX века университет имел всего четыре факультета – бизнеса, технический, медицинский и юридический. По крайней мере, именно так сообщала «Эйкопедия», не верить которой у майора не было никакого повода. Ну и при чем тут социальная психология? И вот еще: лучший университет последних полутора столетий по количеству выпускников, получивших различного рода премии, в том числе и Нобелевские. И все – ВСЕ! – Нобелевские – исключительно по психогенетике!
Вопрос, откуда на факультетах медицины, техники, юриспруденции и бизнеса – такое количество психогенетиков?
Харченко пробежался по перекрестным ссылкам.
А вот и намек…
Летняя школа нейроэкономики. Мля… Что еще за хрень? Междисциплинарная такая хрень, на пересечении экономической теории, нейробиологии и психологии. Пытаются… Пытаются? Да нет, именно что не пытаются, а объясняют выбор при принятии решений, распределении риска и вознаграждения, – вздохнув, особист углубился в чтение.
Итак, методология нейроэкономики включает лабораторные наблюдения за экономическим поведением испытуемых (людей и обезьян) с одновременным исследованием деятельности их головного мозга. Практиканты разъезжаются по всей Эйкумене некими «нейромаркетологами». «Некими», значит? В том смысле, что только ли экономическое поведение они изучают? Вот именно…
И еще один намек. Очень толстый намек, просто невероятно толстый.
Стэнфордский тюремный эксперимент.
В семьдесят первом году ХХ века американцы поставили «психологическое исследование реакции человека на ограничение свободы, на условия тюремной жизни и на влияние навязанной социальной роли на поведение».
Харченко выругался: иногда «Эйкопедия» выражалась таким казенным языком, что аж скулы сводило. А еще фельетоны про бюрократов в его времени писали! Вот уж где казенщина так казенщина… Ладно, продолжим…
Закурив, Сергей вернулся к чтению:
Исследование было оплачено ВМФ США.
«Очень интересно, – хмыкнул Харченко. – С чего это американцы вдруг стали деньгами разбрасываться? На них не похоже?»
Некий Филипп Зимбардо набрал двадцать четыре участника. Причем по объявлению. Белые мужчины, принадлежащие к среднему классу. «Пролетариат знаю, крестьянство знаю, дворян знаю. Что еще за средние такие? Не знаю». Пришлось потратить несколько минут на поиск информации по среднему классу. «Понятно. Буржуазия и ее наймиты», – удовлетворенно, словно решив некую трудноразрешимую задачу, кивнул Харченко.
Все участники были студентами колледжей. Случайным образом их поделили на «заключенных» и «охранников». Что интересно, заключенным потом казалось, что в охранники берут за высокий рост, но на самом деле их честно набрали по жребию, подбрасывая монету, и между двумя группами не было никакой объективной разницы в физических данных. Условная тюрьма была устроена на базе факультета психологии Стэнфорда. Лаборант-старшекурсник был назначен «надзирателем», а сам Зимбардо – управляющим тюрьмы. Психолог создал для участников эксперимента ряд специфических условий, которые должны были способствовать дезориентации, потере чувства реальности и своей самоидентификации.
Охранникам выдали деревянные дубинки и униформы цвета хаки военного образца, которые они сами выбрали в магазине. Также им дали зеркальные солнечные очки, за которыми не было видно глаз. В отличие от заключенных они должны были работать по сменам и возвращаться домой в выходные, хотя впоследствии многие участвовали в неоплаченных сверхурочных дежурствах.
