Поскольку даже в первоначальной наводке на кратер Лемонье и в проскальзывании в шестидесяти километрах от его центра астронавты все едино не могли ничего толком рассмотреть, то текущее смещение их «ныряний» на сто пятьдесят километров в сторону ничуть не умаляло результатов наблюдения. Так что в общем-то покрикивания командира Ловелла на подчиненных, с одинаковым рвением тратящих фотографические кассеты и в переселении, и в апоселении, не давало ничего.
– Вы – звездные дурни, – говорил бывший ас-истребитель своим пилотам-коллегам. – Какой смысл тратить пленки на лунный рельеф? Если мы ошибемся при ввинчивании в «коридор» во время входа в атмосферу, от корабля не останется ничего.
– Тем более, начальник, – ответствовал ему на это пилот лунного модуля Фред Хейз, – зачем же нам в самом деле беречь эту чертову пленку? Вам хорошо, вы уже здесь бывали, кружили вокруг старушки Луны, – он имел в виду полет командира на «Аполлоне-8» в шестьдесят восьмом. – А вот нам тут все внове. Вот смотрите, какой милый кратер. Кто, кроме нас, когда-нибудь заметит его с такого расстояния? – и они с Джеком Свайгером, безработным ныне пилотом командного модуля, бросались наперегонки к иллюминатору и снова, в духе соревнования, начинали щелкать штатными «Кодаками».
И тогда Джим Ловелл переставал ворчать, отодвигался прочь и, кутаясь в склеенное из страниц инструкции двойное бумажное одеяло, пытался дремать, причем не из-за того, что хотел спать, а в целях экономии дефицитного кислорода. До «подхода» к кратеру Лемонье было еще далеко. Там придется смотреть не только в иллюминатор, а еще и в перископ. Толку, конечно, мало, ибо, не имея в наличии ничего мощнее военного бинокля, рассчитывать было не на что. Однако техническая разведка АНБ очень надеялась, что стопроцентное и тренированное зрение астронавтов сумеет по крайней мере засечь посадки и взлеты советских кораблей: ведь выхлопы ракетных двигателей наблюдаются далеко, тем более в условиях безжизненности Луны.
Щелчки фотоаппаратов ничуть не досаждали дремлющему Ловеллу. Наоборот, они создавали фон, который в условиях молчания двигателей и из-за отключения большинства аппаратных шкафов строил в подсознании хоть какую-то иллюзию безопасности. Сами фигуры лихорадочно мечущихся между иллюминаторами коллег также не досаждали Ловеллу. В обитаемой кабине висел плотный туман, созданный сочетанием дыхания астронавтов и отключенным из экономии отоплением.
Глава 34
Завещание
Чем отличается летчик-испытатель от обычного человека? Тем, что в решительную минуту он не занимается перебором вариантов, а сразу видит единственно правильное решение, ибо времени на прикидки у него обычно нет. Юрий Алексеевич Гагарин тоже обладал этим волшебным свойством. И, следовательно, пока в далеком, отстоящем на целую световую секунду ЦУПе судили да рядили, он, имея гораздо меньше данных и гипотез, чем там, потому как, разумеется, далеко не все из обсуждаемого доводили до его сведения, принял единственно верное решение. Возможно, имея время, удалось бы изобрести нечто менее фатальное, однако в варианте «пал или пропал» перехлест был все-таки более желателен. Поэтому, когда из ЦУПа в очередной, уже неизвестно какой раз потребовали произвести взвешивание Аномалии, Гагарин ответил, что устал. На удаленной Земле произошло замешательство, а Гагарин приступил к разгрузке посадочной капсулы.
Работа заняла у него час. Он выгрузил пищу, воду, кислородные баллоны, в общем все, относящееся к жизнедеятельности существа, порожденного ласковостью планеты-матери. Затем он закрепил зловредный ящик с Аномалией, передвигая его с некоторым трудом. Слава предусмотрительным инженерам, он делал это с помощью пристегивающейся к корпусу лебедки. Кстати, после выполнения своей недолгой работы лебедка, как многое другое из оборудования, был принесена в жертву Луне.
Неизвестно, что творилось в далеком Центре управления, когда Юрий Алексеевич внезапно вышел на связь.
– По первоначальному плану взлет через полчаса, – доложил он известную там истину. – Я приступаю к введению исходных данных, в том числе и по весовым характеристикам. Капсула будет взлетать в автоматическом режиме.
– Почему? – наивно, а может быть, холодея догадкой, спросили оттуда.
– Нельзя рисковать всем на свете. Я вынужден остаться, – спокойно доложил Гагарин. – Я ведь говорил, что приехал. Насчет знамени не беспокойтесь, у меня хватит времени его развернуть. Привет Сергею Павловичу Королеву.
На этом сеанс связи с Землей, в котором доводилась информация, понятная только людям, завершился. После этого пошли наборы цифр, относящихся к показаниям приборов. Затем то же самое повторилось в отношении выскочившего из-за лунного горизонта орбитального корабля. Правда, после обмена цифровой информацией между электронными машинами Гагарин пожелал Волкову успехов.
– Теперь ты один, Владислав Николаевич. Придется попотеть за двоих. Не подведи меня.
После этого Юрий Гагарин перевел приборную панель в режим автоматического пилотирования. Как раз в этом не наблюдалось ничего необычного, наоборот, именно в таком режиме в основном и должна была работать аппаратура, иное считалось чрезвычайной ситуацией. А отсутствие на борту человека? Извините, но для напиханных в нутро «Кузнечика» механизмов «человек» не звучит гордо, он просто часть груза, и не более того.
Глава 35
Наблюдатель
Теперь там, в закупоренной капсуле, находящаяся на связи с ЦУПом и с орбитальным кораблем посредством ЦДКС, ЭВМ сама решала, когда лучше всего произвести старт. Гагарин знал – он сам сделал некоторые переключения на панели «Пламени» по указанию смирившейся с его решением Земли, – что вариацию изменения веса груза на борту удалось обойти, только введя в программу взлета новую производную и несколько измененный алгоритм. Это увеличивало возможный допуск, но все же предположительно вело к попаданию капсулы в новый, расширенный коридор встречи с орбитальным кораблем. Кроме того, за счет солидной, непредусмотренной разгрузки «Кузнечика» у него появился неожиданно большой запас топлива для маневров на взлете. Наверное, это было очень здорово, ибо теперь диапазон колебаний веса Аномалии удалось бы нейтрализовать с гораздо большей вероятностью.
Пока оставленный человеком корабль готовился к отправлению, Гагарин не стоял, опустив руки и любуясь. Он устанавливал, врывал в неожиданно упругий грунт треножник с флагом: почему-то очень хотелось успеть, хотя за его работой никто не следил, да и не мог этого сделать – Гагарин обесточил имеющееся в скафандре радио. Разумеется, после взлета «Кузнечика» связь пропала бы так и так, но он очень боялся струсить. Ведь если бы он катапультировался с самолета через промежуток времени, равный отстоящему от момента решения сейчас, уже не имело бы значения, правильно или неправильно он поступил. Может, этот самый приговоренный «МиГ-17», уже обратившийся оплавленно-догорающей алюминиевой трубой, каким-то чудом и правильным расчетом получалось бы спасти, но даже после неправильного решения о выбросе летчик бы уже покоился в заботливых руках докторов. Ну а здесь принятое решение все никак не желало заканчиваться абсолютной однозначностью.
