Самого Ричарда Дейна периодически приспосабливали для наименее интеллектуальной работы. Беда в том, что в группе полковника Безеля таковой практически не имелось. Приходилось маскироваться. Среди дураков чем больше говоришь – тем умнее кажешься. Здесь был обратный случай. Ричард Дейн все больше отмалчивался, и это создавало вокруг него маскирующую ауру. Еще, конечно, мимикрии помогал широкий спектр представленных здесь характеров и специалистов; если бы вокруг находились узкие мастаки какой-либо одной отрасли, они бы с ходу опознали в Ричарде Дейне дилетанта.
В конце концов Ричард Дейн прижился в подгруппе, занятой радиофоном, сопровождающим «молочный туман». Он с невозмутимым видом просматривал на мониторе диаграммы спектральной плотности и, если замечал какие-то отклонения, сообщал об увиденном «спецам». По мнению Ричарда Дейна, эту «работу» какая-нибудь не слишком умная компьютерная программа могла бы спокойно делать сама, однако он держал при себе эту крамольную мысль. Кто знает, возможно, привлеченные к «теме» программисты были и без того заняты по уши, а нанимать кого-то со стороны чрезмерно суматошно, учитывая массу допусков и разрешений. Или же, как всякая растущая вширь организация, группа, созданная для решения проблемы, начинала обзаводиться всяческими присущими любому бюрократическому ведомству иррациональными свойствами.
24
Близкие ужасы параллельного мира
С самого начала проблема поиска «аномалий» в сумасшедших домах, ввиду своей громадности и расположенности лечебных учреждений данного направления везде и всюду, потребовала привлечения к делу представителей разведки других стран. Но на начальном этапе ограничились сотрудничеством с Россией, одной из немногих, поставленных в известность о случившемся – главным подозреваемым, но и главным помощником одновременно.
И именно российским разведчикам повезло первым.
Да уж, здесь было на что посмотреть и чему ужаснуться. Мы ищем непонятный выход в другой мир, новые измерения, а вот здесь, всего лишь за забором с окантовочкой колючей проволоки, в нашем родном измерении – умопомрачительная (в буквальном смысле) нереальность. Психиатрическая лечебница за номером два города Хабаровска.
Может быть, правы солипсисты в том, что внешний мир зависит от внутреннего и, более того, оттуда происходит? Ведь те, кто находится здесь, в этом зазаборном ареале, отгорожены от нашего мира вовсе не решетками, они отгорожены от него собственной серой пеленой. Наши глаза не фотоаппараты, которые, конечно, тоже видят мир по-своему, в зависимости от чувствительности пленки и многого прочего, но глаза наши еще хитрее – они складывают в рецепторах свою картину, похожа она или вовсе не похожа на внешний мир – кто ведает? А дальше из этой, хоть как-то отражающей реальность бутафории начинает ваять, отсекать лишнее или налепливать канделябры с бусами сложнейший в метагалактике прибор. Те, кто плетет в нейронных сетях более-менее сходные миражи, раскрашивают маскировочную сеть природы в похожие клоунские одеяния, воспринимают ее бесконечную равнодушную песнь как подобострастный гимн великому «я», те считаются нормальными. Остальные отсекаются «колючкой». У них своя жизнь, ботинки с изъятыми шнурками, а у их вселенной свои арлекинские лоскутки. Благо мы не телепаты – это ввело бы нас в состояние непрерывного шока, в большую-большую комнату с кривыми зеркалами, из которой нет выхода. А может, потому ее и нет, этой самой телепатии?
И на входе старшего лейтенанта Панина и его помощника лейтенанта Бахарева, одетых, разумеется, не в форму и снабженных фиктивными журналистскими удостоверениями, встретил невысокий плотный доктор – Солнцев Яков Макарович. С ним они и прошлись по этому царству иных вселенных. Кто-то говорил, что в нашей Солнечной системе, на планете Земля, в государстве Россия давно наступила пора гласности, открытости и свободы? Что ж, в мире случается всякое, тем более что внешний мир проистекает из внутреннего. Кто-то видит так? Рад его оптимизму и бодрости.
Однако здесь, в психушке номер два, нужно было обладать воистину розовыми контактными линзами, дабы лицезреть свободу и процветание. Но, кроме этих виртуальных вещей, здесь все-таки имелось много чего.
Например, большой двадцатилетний дядя по кличке Мамочка, с пальчиками толщиной с предплечье неслабого человека Панина, находился здесь с детских лет, с тех пор, как окружающие уразумели, что его личная вселенная представляет собой зауженный, непохожий на прочие, мир. Тогда от него отказались родители, а уж всем остальным никогда и не было до него никакого дела. Он не умел говорить, просто мычал подобно тургеневскому Герасиму и, наверное, точно так же он мыслил. А когда его сверхъестественная физическая мощь, паровые молоты кулаков и бешеная удаль тела, вычерпавшая предназначенные мозгу ресурсы, стали опасны… Не было ничего страшного, когда расшалившийся пятилетний Мамочка прыгал по прочным, привинченным к полу кроватям, но когда это стал совершать стодвадцатикилограммовый дядина, способный мизинцем свернуть опорную дужку этой самой кровати… вот тогда стало не до шуток. И ситуацию разрешил Яков Макарович, нашел стихию, эдакий нуль-переход в еще одну вселенную, в которую теперь пациент и житель спецбольницы Мамочка мог сбрасывать энергию безболезненно для окружающих. Это было просто гениальное решение, сравнимое, пожалуй, с изобретением колеса. Вы думаете, Мамочку нарядили в тройную смирительную рубашку и завязали ее рукава на века? Отнюдь нет. «Смотри», – сказал Мамочке в тот решающий день доктор Солнцев. И затем намотал на пальцы пациента тоненькую, связанную кольцом, резинку. Знаете, та, что зовется «венгеркой»? «Теперь делай так», – скомандовал Яков Макарович, расставляя руки Мамочки несколько пошире. После он тронул «венгерку», и она задрожала, издав мелодичный затихающий звук. И все. Только с тех пор Мамочка ходил по территории свободный как ветер. Внешне свободный. Зато там, внутри, его небольшой, неповоротливый разум попал в ловушку, угодил в цепкие лапы неразрешимой загадки, чего-то вроде решения бинома Ньютона его уровня. Теперь его глаза были постоянно сведены в точку, уши отслеживали один и тот же повторяющийся аккорд, а его чудовищные пальцы, способные ломать кирпичи или плести узоры из радиаторов отопления, в общем вся его дурная гориллообразная силища занималась одним и тем же – вслушивалась и наблюдала, как дребезжит между указательными перстами намотанная на них тончайшая резинка. Именно на ее дребезжании и схлопывалась его мощь. И так с утра до ночи, а может быть, и ночи напролет. Мамочка любил курить, но даже это занятие он не мог теперь себе позволить, ему стало некогда. А когда ему предлагали, он просто кивал с мычанием, не глядя на собеседника своими поглощенными другим зрелищем глазами. И тогда ему прикуривали и совали фильтром в рот. И он снова кивал и следовал дальше, поскольку ноги сами несли его куда-то. Это была поучительная история о том, как человека находит призвание.
А кроме этого, вокруг присутствовал повседневный быт.
Здесь была одна койка на двоих, без матраца, подушки и белья, но спали в одну смену, и потому один спал на пружинах, а один на полу, как бы на нулевом ярусе. А когда нянечка приходила по утрам мыть полы в палате, ее никто не видел, покуда она не ошарашивала двух-трех шваброй по хребтине. И тогда они вскакивали, пытаясь подобострастно сконцентрировать зрачки на начальнице. Она совала тряпку тому, кто ближе, а он резво и привычно начинал лазать под этими привинченными кроватями и по-своему стараться, дабы не получить по хребтине еще разок. А два раза в год здесь бывали отпуска, и тогда больные разбредались по городу, считалось – на несколько дней, но реально до вечера, потому как тот мир был для них дик, неуютен и совсем не обжит, а потому «Скорые» с мигалками весело собирали урожай по улицам и на дому. И когда их спрашивали: почему? Ну, например, почему вы ударили того человека на остановке? – те, кто умел выражать мысли словами, поясняли: «А почему эти на меня смотрят?» Это была логика, и для них она, конечно, была железной. Однако даже такие каникулы-отпуска на «волю» были не для всех. Те, от кого давным-давно отказались, кому не приносили передачки и кого не посещали, не имели таковой привилегии. Их судьба была решена пожизненно. Страшно ли это? Мы все несколько связаны в этом мире.
